Пляж острых ощущений
Шрифт:
— Нужно было разрешить Леньке-матросу продать тебя, — простонал я.
Обезьяна взвизгнула, хлопнула себя по ляжкам и отпрыгнула к сумке с продуктами.
— Брысь! — заорал я, но она успела выхватить яблоко.
— Дрянь. Это мои продукты!
Но она уже жрала мое яблоко и смотреть на это у меня не было никаких сил. В принципе, я люблю животных, но это была какая-то особенная, подлая, вздорная, отвратительная мартышка. Не пройдет и часа, как она устроит где-нибудь здесь туалет.
Я поднялся, высунул нос на улицу и обнаружил, что уже вечер. Беда не звонила, Максим Максимович как сквозь землю
В конце концов, кто меня узнает? Я умер, погиб. У меня даже есть могилка и памятник. И потом, за неделю я оброс густой щетиной, а это здорово меняет внешность.
Никто меня не узнает.
Я порылся в сумке, в надежде отыскать что-нибудь, что можно на себя надеть. Но ни джинсов, ни рубашки там не нашел. Только ботинки и какую-то черную скатерть. Приглядевшись, я понял, что это не скатерть, а поповская ряса — черная, длинная, мрачная и многозначительная. Наверное, Элка от счастья умом тронулась. В отчаянье я пнул ногой сумку.
Обезьяна хрустела в углу своим яблоком.
Больше всего на свете я хотел выбраться из этой норы.
— Я убью тебя, Элка! — с чувством сказал я, натянул на себя черное одеяние, и вдруг почувствовал себя в нем комфортно и… безопасно. Кому придет в голову, что батюшка может скрываться от правосудия? Словно вживаясь в новую роль, я три раза размашисто перекрестился и сказал себе:
— С богом!
И вышел из душной пещеры. И спокойно, не торопясь, как обязывало мое новое одеяние, пошел вдоль берега по знакомым с детства местам, наслаждаясь свежим воздухом, природой, и ощущением бесконечной свободы. Тело почти не болело, голова не кружилась, ноги шагали по земле, не подкашиваясь.
Жизнь — такая прекрасная штука. Даже если все идет кувырком.
Даже если ты растоптан, раздавлен, и в рясе.
Не знаю, как я оказался у Жемчужного пляжа. Я зашел со стороны зарослей густого кустарника: там петляла, вилась тропинка, протоптанная невесть кем, — наверное, пацанами, делавших на отдыхающих свой маленький нехитрый бизнес. Сумерки уже сгустились, и из своего зеленого укрытия я видел только небольшую часть автостоянки.
Может, я и специально забрел на Жемчужный — не знаю. Подсознание иногда вытворяет с нами странные штуки. Как бы то ни было, я сидел в кустах и сквозь кружево зелени жадно пялился на ту жизнь, которая стала вдруг для меня запретной. Запоздалые купальщики подходили к своим машинам, копошились возле них, укладывали вещи, вытряхивали песок из обуви, одевали на купальные костюмы что-нибудь незначительное — шорты, майки, а то и вовсе не надевали, — потом садились за руль, выкручивались на узком пространстве и, газанув, лихо уносились по дороге, ведущей в город.
Когда очередной «японец» стартанул по прямой, я с удивлением обнаружил, что за ним скрывается Элкин «Харлей». От удивления у меня даже челюсть отвисла. Она, что купается тут, отдыхает, пока я страдаю в душной пещере?! А еще гнала, что пыталась покончить с собой, узнав о моей гибели.
Я набрал на мобильнике ее номер, но на сей раз мне вежливо сообщили, что «абонент временно недоступен». Я еще раз набрал, и еще, но
Я чуть не завыл от злости и раздражения. Стоило мне оставлять телефон, чтобы самой быть «недоступной»?!
Где Беда, черт бы ее побрал?
Ответ почему-то напрашивался только один: плавает за буйками с каким-нибудь загорелым хахалем. В том, что обязательно за буйками, я был абсолютно уверен. В том, что непременно с загорелым хахалем — почему-то тоже.
Наверное, странно это смотрелось со стороны: сидит в кустах батюшка и, закусив губу, терзает мобильник со следами душевных мук на лице. Муки эти сделали, наконец, свое дело — я принял очень рискованное, неправильное решение. Вышел из своего укрытия и уверенно направился к мотоциклу. Я знал, что в укромном местечке, под сиденьем, Беда хранит ключ. Задрав рясу, я оседлал Элкиного коня, натянул шлем, пристегнутый к рулю, и рванул с места так, что охранник, выскочивший из будки, не успел рта открыть.
Гоняли ли вы на «Харлее» в рясе?
Я могу ответить на этот вопрос положительно.
Ощущение — непозволительно восхитительное. Отчего-то ряса дарит чувство вседозволенности, «Харлей» возводит это же чувство в квадрат.
Может быть, конечно, этот глупый поступок был вызван в большей степени сотрясением мозга, чем ревностью, но я несся по городу, ощущая себя Господом богом на быстрокрылом коне.
Пусть Элка попрыгает, не обнаружив на месте мой свадебный подарок!
На дороге мне все уступали место. Даже самые крутые тачки при моем приближении сбавляли скорость и прижимались к обочине. Пару раз я пролетел на красный. Пару раз гайцы отдали мне честь. Пару раз меня попытались остановить дорожные проститутки. Пару раз прохожие проскандировали мне вслед: «Бог есть!» Один раз меня преследовали две собаки бойцовской породы, пытавшиеся поймать меня за развевающуюся рясу. Один раз я чуть не протаранил продуктовый киоск, но вовремя резко свернул, заметив в окошке крестившуюся продавщицу.
Жизнь по-прежнему была распрекрасна, особенно учитывая то, что Элка сейчас носилась по пляжу и, ломая руки, орала: «Где мой „Харлей?“
Наверное, я немножко чокнулся, но все так располагало к этому — чудесное спасение, отшельничество в норе, преследование обезьяной, пропавшая неизвестно куда Беда и этот сумасшедший «Харлей».
Через час бешеной гонки я наконец устал. Остановился на какой-то заправке и пообещал заправщику отпущение всех грехов, если он на халяву зальет мне под завязку бензина. Я сказал это в шутку, но по тому рвению с которым он заправил бак, я понял, что народ у нас очень грешный, и отпущением можно пользоваться, как кредитной картой.
У соседней колонки затормозил длинный, уродливый лимузин «Линкольн», который в народе принято называть «крокодилом». С любопытством, несвойственным батюшке, я смотрел, как он корячится, пристраивая свой белый, холеный бок к «пистолету». Меня скрывала колонка и я без помех пронаблюдал, как уродец все же вписался между колонок так, что стало возможным его заправить. Парень в форменной курточке услужливо бросился к машине, но дверь приоткрылась и хорошо знакомый мне голос решительно крикнул: