Плюс один стул
Шрифт:
– Как нет? Сегодня же утром приезжал Петечку проведать. У меня ж внучок еще есть. Болеет часто, уж я голову сломала, что с ним делать, но ничего, израстется.
– Бабуль, это я, Петя! Твой внук! – чуть не закричал Петя.
– Что? Не слышу я давно. А аппарат не хочу ставить. Не верю я аппаратам. Да и сломаю. Деньжищи-то какие. Не смогу им пользоваться. На полку положу, от греха подальше. Сереж, ты нас с Розой на дачу отвези. И к Петечке почаще заезжай, проведывай. Мальчику отец нужен. Очень он переживает, хоть и скрывает. Скрытный мальчишка растет. Все внутри себя держит. Это он в Розу пошел. А я считаю, лучше сказать как есть, чем изнутри себя трепать да выкручивать. Все болезни от нервов. Все от нервов. А ты хорошо выглядишь, молодец. И Светочке скажи, чтобы заехала к нам. А то совсем заработалась. Я ж все понимаю – у вас дела,
– Да, скажу, не волнуйся, – ответил Петя. Он усадил бабушку на диванчик в предбаннике и стал звонить в службу заказа такси, умоляя оператора прислать машину побыстрее.
– А то поехали прямо сейчас. Мы с Розой будем рады. И Петечка обрадуется. Я тебя капусткой угощу. Ты ж всегда мою капустку уважал. Да водочки выпьем, по-семейному. С Петей в мячик поиграешь. Он тебя давно ждет. С нами-то какая игра?
– Хорошо, – ответил Петя.
– Вот и правильно. Я ж к тебе как к родному. Спасибо, что денег дал – я хоть забор поправила. Еще бы воду отремонтировать, но я не прошу, ты не подумай. Я ж не для себя – для Петечки да для Розы. Она же без воды не может. Ей кран нужен, как в городе. А то смотрю на нее, как она в тазиках возится, так сердце кровью обливается. Неудобно перед ней. Не привыкла она к тазикам-то. Да и спокойнее будет, если у Пети ванная каждый день горячая.
– Починим, баб Дусь, – пообещал Петя.
– Ты на Светку-то не держи зла. Это она по глупости да по болезни. Это я тебе сейчас тайну скажу, Роза даже не знает. Но Светка-то у меня с наследственностью дурной. Не сама по себе она такая неприкаянная да с придурью. Отец ее такой же был. Слава богу, отмучился рано, помер. Не страдал. А Светке передалось. Так с виду она нормальная, но я-то знаю, что там у нее внутрях делается – нервическая и слабая. Нет в ней силы, а только гордыня непомерная. Как будто ей все должны, все обязаны, а она – никому. И не любит она никого. Ненависти в ней выше края. Как перельется, так и все. Да что я тебе рассказываю – ты и сам уже все понял. Хитрая она, только с виду такая добрая и наивная. Даже Розу обманула, а уж она-то людей видит… У Светки две дороги – или сопьется, или в психушку. Но за Петечку ты не волнуйся. Нормальный он. Я за ним слежу – уж глаз у меня наметанный на такие дела. Так что прости, что скрыла. И Розе не говори. Ей нельзя волноваться. Держится, хорохорится, но я же вижу, что страдает, оттого и придирается. Жалко мне ее. Вот так жалко бывает иногда, что сердце не на месте. Думаю, изведет себя, съест. А что я могу поделать? Только смотреть на это. Ты ж про мать-то не забывай. Скажи ей слово ласковое, ей и хватит. Много нам и не надо. Спасибо, Петечку нам оставили – свет в оконце. Ради него и живем, ползаем. А что мы здесь? Кто помер-то?
Баба Дуся увидела проходящих мимо женщин в черных платьях.
– Да нет, все хорошо. Никто не помер. Мы вот с Ксюшей поженились, – ответил Петя. – Пойдем, баб Дусь. – Петя повел бабушку к подъехавшему такси.
– Вот и правильно, что поженились! Счастья вам. Берегите друг друга, – радовалась баба Дуся, усаживаясь на сиденье. Петя пристраивал ходунки. – Ну, иди, гуляй, я сама доеду, не буду мешать. – Баба Дуся прижала его к груди и поцеловала в макушку.
– Вот довезу тебя до деревни и вернусь, это же недалеко, – сказал Петя и сел на переднее сиденье.
Уже через минуту баба Дуся спала, и Петя радовался, что дорога ей и вправду покажется короткой и он не будет слышать противного голоса тамады и больше никто не заставит его делать из воздушных шаров собачек, отвечать на дурацкие вопросы и пить шампанское из туфли невесты. Он довезет бабу Дусю до дому, вызовет соседку, которая за небольшую плату приглядывает за бабулей, и сам ляжет спать. Выпьет водки и сразу же ляжет. На свою старую кровать, с толстой периной, пышной подушкой и удушливым тяжелым одеялом. И пусть кто угодно снимает подвязку зубами с ноги невесты – на этом пункте торжества Ксюша настаивала, считая, что это очень романтично. И кто угодно пусть режет торт, из-за которого переругались Елена Ивановна и тетя Люба. Елена Ивановна настаивала на легком, фруктовом, а тетя Люба требовала «нормальный» торт, чтобы с шоколадом, кремом и коржами. Ксюша разрывалась между цветами и фигурками жениха и невесты в виде украшения. Вот пусть и едят сами этот торт. А он будет спать. Даст бабе Дусе капли,
Зазвонил мобильный.
– Ты где? – Ксюша даже не кричала, а верещала от возмущения. – Куда ты делся?
– Бабу Дусю отвез, – спокойно ответил Петя.
– Она сама не могла, что ли?! – Ксюша продолжала орать.
– Не могла. Сейчас приеду.
– Можешь не приезжать! Ты все испортил! – Ксюша нажала отбой.
– Бабуль, я поеду, ладно? – Петя подошел к бабе Дусе, которая устроилась в кресле и рассматривала противоположную стену.
– Опять бежишь? Уже? Я думала, переночуешь. Но если надо, так надо. Ты заезжай. Петечка с Розой уже спят, я не буду их будить. Ты потихоньку выйди. И не забывай нас. А то совсем редко приезжаешь. Да и Светочка не лучше. Совсем сына забросила. Давай я тебя провожу до калитки.
– Не надо, я сам выйду.
– Нет, помоги мне встать. Я хочу проводить.
Баба Дуся встала, нащупала ходунки и вышла с Петей к воротам.
– Петечка, внучок, – вдруг совсем другим голосом сказала она и заплакала, от забытья не осталось и следа, – лишь бы тебе хорошо было, вот что я думаю. Ты уж себя в обиду не давай. Бабы, они такие – кого хочешь в бараний рог скрутят. Я ж понимаю, почему ты женился-то и из дома сбежал. Все же вижу. Там о тебе заботятся. И спасибо им. Роза умерла, а с меня что взять? Ксюша вроде хорошая, надежная. Вон как тебя в порядок привела – смотрю и радуюсь. И причесанный, и одетый, чистенький. Ты уж прости, что я без подарка на свадьбу заявилась. И сказала, может, лишнего. Но подарок у меня есть, ты не думай.
– Да не надо мне подарков!
– Надо – не надо, а мы с Розой давно так решили. От нее тебе книги редкие, очень ценные, три штуки. Я их припрятала. А от меня – икона. Еще от моей прабабки икона. С камнями настоящими. Так что ты тут не указывай. Я отдам то, что обещала, а дальше твое дело. Только учти – подарок лично тебе. И пока здесь побудет. Так вернее. И надежнее. В этой тетке, как ее – Любке, что ли, я совсем не уверена. Да и Елена эта, теща твоя, – бесхребетная. С виду – овца драная, а такие опаснее всего бывают. От которых не ждешь, они-то самые подлые и оказываются. Так что пусть здесь все полежит. Не дай бог, надо будет, прижмет жизнь, возьмешь. А не надо будет, так и пусть. Столько лет лежало, и еще побудет маленько. После моей смерти заберешь. Только в дом к этим бабам не неси, а лучше припрячь. Не доверю я им.
– Хорошо, баб Дусь, как скажешь.
– Только ты заезжай почаще, а то не сегодня завтра я упаду, шейку переломлю – и все. Мне ж недолго осталось. Потерпи.
– Баба Дуся, ну что ты…
– Я лучше знаю, что я… Меня и Роза давно к себе зовет. Да и я по ней скучаю. На том свете свидимся и, глядишь, там тоже рядышком окажемся. Подарок свадебный я тебе отдам, Розе я поклялась, только и ты мне одну вещь взамен пообещай. За могилой моей присматривай. И Ксюша пусть тебе помогает. Если хорошая жена, то поможет. А если откажется, то тебе и судить.
– Я все сделаю, не волнуйся.
– Ну, поезжай с богом. – Баба Дуся перекрестила его. – И вот еще что – на родителей своих не злись. Отпусти. Они не виноваты, что так все вышло. Этот грех на нас с Розой, а мы его уже отмолили. Так что живи спокойно.
Баба Дуся стояла и смотрела, как внук идет по дороге. Петя пошел на станцию, где рассчитывал поймать попутку и вернуться на собственную свадьбу.
В центре зала танцевали женщины, выкрикивая, как лозунг, слова песни про женское одиночество. Какая-то женщина подошла в танце к Пете и взяла его за руки – так делают с детьми, когда хотят с ними потанцевать. Берут за руки и раскачивают. Певица пела про то, что она, страдая от одиночества, не чувствует сердце и руку. И женщина то прижимала руку к обширной груди, показывала Пете сердце, то вытягивала ее вперед, демонстрируя онемение конечностей.