Плюшевый мишка
Шрифт:
Ньюмен отвернулся и вытер платком мокрое от пота лицо. Эйгг совершенно прав. Нужно держать себя в руках, не поддаваясь эмоциям. В конце концов, это действительно всего лишь игрушка. Как можно терять контроль над собой, когда на карту поставлено так много?
– Сколько времени тебе потребуется?
– спросил он, глядя на часы. Они показывали ровно девять вечера.
– Мы уже обсуждали данный вопрос несколько раз, и это никак не может изменить положение дел.
– Голос Эйгга был бесстрастным, лишенным всяческих чувств, - все его внимание сосредоточилось на механизме внутри корпуса игрушечного медведя. Он уже снял защитную пластинку и рассматривал механизм через увеличительное стекло.
– Я провел эксперименты с тремя украденными
– Эйгг замолчал, осторожно извлекая крошечные бобины с магнитной лентой, - что на всю операцию уйдет десять часов.
– Это слишком долго. Мальчик обычно просыпается в семь утра, и к этому времени нужно успеть вернуть плюшевого мишку на место. Дэви ни при каких обстоятельствах не должен заподозрить, что игрушка отсутствовала всю ночь.
– Ответственность за эту часть операции ложится на тебя - придумай что-нибудь. Я не могу спешить и потому рисковать испортить работу. А теперь молчите и не мешайте.
Оба доктора политологии сидели и молча смотрели, как Эйгг вставлял бобину в сложный аппарат, который был тайно собран в этой комнате. Ничего другого им не оставалось, поскольку они ровным счетом ничего не смыслили в этом.
– Отпустите...
– донесся из динамика пронзительный голосок, затем последовали помехи.
– Отпустите.., бззт.., нет, Дэви, ты не должен.., папе это не понравится.., вилку нужно держать в левой руке, нож - в правой.., бззт.., тебе придется вытереть.., хороший мальчик, хороший мальчик, хороший мальчик...
Голосок шептал и уговаривал; часы шли один за другим. Ньюмен уже несколько раз ходил на кухню за кофе, и перед рассветом Торренс заснул в своем кресле и тут же проснулся, виновато глядя по сторонам. Один лишь Эйгг продолжал работать без малейших признаков усталости или напряжения: его пальцы двигались точно и размеренно, подобно метроному. Тонкий голосок доносился из динамика в тишине ночи, словно голос призрака...
***
– Готово, - произнес Эйгг, зашивая мохнатую ткань аккуратными хирургическими стежками.
– Так быстро у тебя еще никогда не получалось.
– Ньюмен с облегчением вздохнул. Он взглянул на экран, на котором была видна детская. Мальчик все еще спал - это было отчетливо видно в инфракрасных лучах.
– Все в порядке. Теперь мы сможем без труда подменить плюшевого мишку. А с лентой все в порядке?
– Да, ты же слышал. Сам задавал вопросы и получал ответы. Я скрыл все следы изменений, и если ты не знаешь, где искать, не найдешь ничего. В остальном банк памяти и инструкции не отличаются от других таких же. Я изменил только одно.
– Надеюсь, нам никогда не придется воспользоваться этим, - заметил Ньюмен.
– Я даже не подозревал, что ты такой сентиментальный.
Эйгг повернулся и взглянул на Ньюмена. Лупа все еще торчала у него в глазу, и увеличенный в пять раз зрачок смотрел прямо в лицо.
– Нужно побыстрее положить плюшевого мишку на место, - вмешался Торренс. Мальчик только что пошевелился.
***
Дэви был хорошим мальчиком, а когда подрос, стал хорошим учеником в местной школе. Даже начав учиться, он не забросил своего плюшевого друга и каждый вечер разговаривал с ним, особенно когда делал уроки.
– Сколько будет семью семь, мишка? Мохнатая игрушка закатывала глаза и хлопала короткими лапами.
– Дэви знает.., не надо спрашивать своего мишку, когда Дэви знает сам.
– Знаю, конечно, - просто хочу убедиться, что и ты знаешь. Семью семь будет пятьдесят.
– Дэви.., правильный ответ сорок девять.., тебе нужно больше заниматься, Дэви.., мишка дает хороший совет...
– А вот и обманул тебя!
– засмеялся Дэви.
– Заставил дать верный ответ!
Мальчик все легче обходил ограничения, введенные в достаточно примитивный банк памяти робота, поскольку он взрослел, а плюшевый мишка был предназначен для того, чтобы отвечать на вопросы маленького ребенка. Словарный запас игрушки и ее взгляд на жизнь были рассчитаны на малышей, потому что задача плюшевых медведей заключалась в том, чтобы научить ребенка правильно говорить, познакомить с историей, помочь усвоить моральные принципы, пополнить словарный запас, обучить грамматике и прочему, необходимому для проживания в человеческом обществе. Эта задача решалась очень рано, когда взгляды ребенка и его отношение к жизни только формировались, а потому плюшевые медведи говорили просто, ограниченно. Однако такое воспитание было весьма эффективным - дети навсегда запоминали уроки, преподанные им любимыми игрушками. В конце концов дети перерастали своих любимцев, и плюшевых мишек выбрасывали за ненадобностью, но к этому времени работа уже была закончена - детское мировоззрение сформировано окончательно.
Когда Дэви превратился в Дэвида и ему исполнилось восемнадцать, плюшевый мишка уже давно лежал за рядом книг на полке. Он был старым другом, и хотя Дэвид больше не нуждался в нем, мишка все-таки оставался другом, а от друзей не отказываются. Впрочем, нельзя сказать, что Дэвид задумывался над этой проблемой. Его плюшевый мишка был всего лишь плюшевым мишкой, вот и все. Детская превратилась в кабинет, кроватка уступила место обычной кровати, и после своего дня рождения Дэвид упаковывал вещи, готовясь к отъезду в университет. Он застегнул сумку и в это мгновение услышал звонок телефона. Дэвид обернулся и увидел на маленьком экране лицо отца.
– Дэвид...
– Да, отец?
– Ты не мог бы сейчас спуститься в библиотеку? Есть важное дело.
Дэвид взглянул на экран повнимательнее и заметил, что выражение отцовского лица было мрачным, почти больным. Сердце юноши тревожно забилось.
– Да, папа, спускаюсь.
В библиотеке, кроме отца, находились еще двое - Эйгг, сидевший в кресле прямо, со скрещенными на груди руками, и Торренс, старый друг отца, которого Дэвид всегда называл "дядя Торренс", хотя тот и не был родственником. Дэвид тихо вошел в библиотеку, чувствуя, что внимательные взгляды следят за каждым его шагом. Он пересек большую комнату и опустился в свободное кресло. Дэвид во всем был похож на отца - высокий, стройный, со светлыми волосами, невозмутимый, добродушный.
– Что случилось?
– спросил он.
– Ничего особенного, - ответил отец.
– Ничего страшного, Дэви.
Должно быть, подумал Дэвид, произошло нечто действительно из ряда вон выходящее - отец давно не называл его этим детским именем.
– Впрочем, кое-что и впрямь случилось, но не сейчас, а много лет назад.
– А-а, ты имеешь в виду панстентиалистов, - облегченно вздохнул Дэвид.
Он слышал от отца о пороках панстентиализма с самого детства. Значит, речь снова пойдет о политике; а он уж было подумал, что произошло нечто личное.
– Да, Дэви, ты, по-видимому, теперь все знаешь о них. Когда мы разошлись с твоей матерью, я дал обещание, что воспитаю тебя должным образом, и не жалел сил на это. Ты знаком с нашими взглядами и, я надеюсь, разделяешь их.
– Конечно, папа. Я придерживался бы этой точки зрения, как бы меня ни воспитали. Панстентиализм - философия, подавляющая свободные устремления человека, - вызывает у меня отвращение. К тому же она навсегда сохраняет за собой власть в обществе.
– Совершенно верно, Дэви. А во главе этого порочного движения стоит человек по имени Барр. Он возглавляет правительство и отказывается уступить кому-нибудь свою власть над народом. И отныне, когда операции по омоложению организма стали широко распространенными, он останется на этом посту еще сотню лет.