Плюшевый мишка
Шрифт:
— А раньше с тобой никогда такого не случалось?
— Никогда.
— А при других обстоятельствах, я хочу сказать — на улице, за столом, среди людей, тоже не было ничего подобного? У тебя никогда не возникало ощущения, что ты находишься в определенном месте и в то же время тебя там нет, ты словно отсутствуешь или действуешь в нереальном мире?
— Довольно часто, особенно в последние годы.
— Никаких расстройств нейровегетативной системы?
Желудок? Кишечник?
— Боли в желудке, временами. Рентген язвы не показал.
— Ты часто проходишь осмотр?
— Понимаю твой вопрос. Да. Но ты не думай, я не ипохондрик.
— Как у тебя с давлением?
— Низкое. Около одиннадцати на семь. И много раз опускалось до десяти.
— А раньше?
— От тринадцати до четырнадцати.
— Не возражаешь, если я тебе сейчас измерю давление? Иди сюда.
В кабинете царил такой же развал, как в гостиной, кожа на креслах и на кушетке износилась, как на отцовском вольтеровском кресле в Версале.
Но, как ни странно, это создавало благоприятную, успокаивающую обстановку. Казалось, что все эти вещи тебе давно знакомы. Хотелось держаться просто, без церемоний.
— Мне лечь?
— Не обязательно. Сними пиджак и садись.
Барнакль не изображал значительной мины, не священнодействовал. Все его движения казались обычными, будничными.
— В котором часу ты обедал?
— Совсем не обедал. Но обстоятельства сложились так, что я был вынужден выпить несколько бокалов.
— Обычно ты много пьешь?
— Нет.
— Принимаешь лекарства? Барбитураты?
— Только когда не могу заснуть.
— Сколько часов ты ночью спишь?
— Ну, это зависит от того, когда моим пациенткам вздумается рожать.
Иногда удается поспать три часа, иногда — пять-шесть, больше почти никогда. Если есть возможность, ложусь ненадолго подремать, дома или в клинике.
— Ты устаешь?
Он не посмел признаться, что иногда готов заплакать от усталости, да что там — ему и в самом деле случалось плакать настоящими слезами, когда он оставался один, у себя в кабинете или в постели. Он так ничего и не сказал из того, что собирался сказать, потому что ему вдруг представилось, что всего этого больше не существует.
— Неудивительно, что ты чувствуешь себя усталым. Давление опустилось до девяти. Давай уж я заодно проверю твои рефлексы. Если я тебе слишком надоем, останови меня. А то ведь я как старая цирковая лошадь. Меня обучили всей этой рутине, вот я и тяну ее. Сними-ка носки. Дай мне левую ногу.
Он вынул из кармана перочинный ножик и, не открывая его, поскреб им по подошве:
— Так ты чувствуешь что-нибудь? А так?
Потом постучал по сочленениям маленьким молоточком.
— Давно ли ты проверял глазное дно?
— Несколько месяцев назад.
Шабо надел носок и ботинок, уселся на табурет, а Барвакль нацепил себе на лоб рефлектор с маленькой лампочкой:
— Смотри на кончик моего пальца… следи за ним… ТЫ ведь помнишь все эти штучки-дрючки… Сегодня есть аппаратура, которая дает точно такой же результат, но стоит куда дороже… Смотри на потолок… на пол… еще на потолок… на пол… на камин… на дверь… на камин… Ну вот и хватит!
Он снял с головы рефлектор:
— Ты делал анализ мочи? Сахара и альбумина нет? Удельный вес в норме?
Шабо надел пиджак, и они уселись за столом друг против друга.
— У тебя не было гриппа или какого-либо вирусного заболевания? Прости, что я об этом спрашиваю, но ведь ты наверняка сам об этом думал.
Он разжег трубку, немного помолчал.
— Да, а как поживает маленькая девочка, которую ты ко мне приводил?
— Как раз сегодня вечером я узнал, что она вот-вот станет звездой экрана.
— Если мне не изменяет память, у тебя есть еще одна дочь?
— И дочь, и шестнадцатилетний сын, который отказался держать экзамены на бакалавра.
Шабо почувствовал подвох и решил не попадаться на удочку. Он был в восторге от собственной проницательности.
— У жены все в порядке?
— Она молодеет.
— В клинике все идет нормально?
— Там все даже слишком хорошо.
Если нужно, он может и сплутовать.
— Я хорошо понимаю, что сегодняшний случай встревожил тебя. Я-то думаю, вряд ли он повторится, разве что ты, будучи человеком впечатлительным, поддашься самовнушению. Сколько времени ты не был в отпуске?
— Полтора года.
— А сколько отдыхал?
— Неделю.
— С семьей?
Он заколебался, но решил обойтись без подробностей:
— У нас каждый отдыхает сам по себе.
— Для тебя так даже лучше. Но неделя — это слишком мало. Ты замечал у себя еще какие-то недомогания?
Шабо отрицательно покачал головой. Взаимопонимания не получалось, и только по его вине, потому что он намеренно не подпускал к себе, это становилось почти игрой.
— Ты решительно отказываешься от пива? Тогда позволь, я налью себе.
Он пошел за бутылкой в кухню, и Шабо услышал негромкий разговор — несомненно с женщиной, в комнате рядом с гостиной.
Барнакль не носил обручального кольца, продолжал вести богемный образ жизни, как прежде в Латинском квартале, и, несомненно, по-прежнему менял своих подруг когда ему заблагорассудится.
Вернувшись, он сказал:
— Будь ты обычный пациент, я посоветовал бы тебе сделать электроэнцефалограмму. Для этого пришлось бы прийти ко мне в больницу — здесь нет ни аппарата, ни ассистентки. Безусловно, ты не эпилептик, ты бы узнал об этом первый. А вот есть ли другие поражения…