Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна?

Гуревич Рахиль

«Барахляный» - я вспомнила, что-то подобное из своего глубокого детства. «Барахло» я часто слышала и от мамы, когда притаскивала из магазина мешок с синтепоновым наполнителем - он же пухлый.

– Опять барахлом всю комнату завалишь? Давай скорее игрушку набивай.

Ага, подумала я, «барахло» - папино слово или, наоборот, мамино, а папа просто повторяет?

– Моё это слово. Я так называл вредные продукты - «барахло», - сказал папа, на этот раз не вздохнув.
– Шоколад - «барахло»

– Уйди от меня!
– взбесилась

я. Шоколад был моим наркотиком, транквилизатором, дурной привычкой - как угодно называйте. Я испугалась, что папа пропадёт, я говорила, отвернувшись от него, копаясь в шкафу, я искала футболку посимпатичней в честь воскрешения папы или его тени - какая разница!
– решила принарядиться... Я аккуратно покосилась на стол. Папа по-прежнему сидел на стуле, вполоборота. Значит, не обиделся.

– Я не воскрес. Пока я тень.

– А воскреснуть у тебя не получится?

– Не-е-эт, - папа сказал это протяжно-протяжно, стало понятно, что звуки какие-то нечеловеческие, страшные, утробные.
– Воскреснуть - это... что ты, что ты. Тенью показаться - первый в миру случай.

– Первый случай где?

– Везде.

Я ещё хотела спросить, откуда он вернулся и действительно ли он папа, как утверждает, а не Карл, но решила, что для первого раза с меня достаточно. Не смотря на то, что я была не я, мне этих впечатлений хватило бы на всю оставшуюся жизнь.

– Ладно, пап, пойдём гулять. Ты бы, что ли, футболку какую надел вместо куртки. Жарко же.

– Мне не жарко, не волнуйся.

– Да уж понимаю. Там же у вас холодно.

– Где?

– В загробном мире, - всё-таки я это сказала сама, не спрашивая.

– Но я не в загробном мире.

– А где?

– Я - в мире ином.

– В ином, значит, в загробном, да?
– наконец до меня дошло, что я говорю слова, которые и не думала говорить, как будто повторяю за кем-то. И ещё раз убедилась, что я это не совсем я.

– Загробный - значит - «за гробом». А я - в ином.

– Не понимаю, - а это кто сказал: я или не я?

Всё смешалось, не поймёшь.

Папа впервые посмотрел на меня. Сквозь очки были видны глаза, зрачки бесцветно-серые с зелёными вкрапинками - у меня тоже в зрачках такие вкрапления на сером. Надо сказать, что папа предстал передо мной самым-обычным-вроде-бы-человеком. Но каким-то пыльным, что ли. Как будто одежда пролежала очень долго без дела, и никто за ней не следил.

– Мир конечный, а жизнь вечна - решили у нас, - сказал папа.

– У вас - это где?
– я решила, что, раз начал, пусть колется, говорит откуда. Но папа говорил о другом:

– Мир конечен, а жизнь вечна, запомни эти слова. Подумай над ними.

– Запомнила, подумала, - передразнила я недовольно. Прям, как мама, не отвечает на вопрос, а талдычит своё.

– Есть миры вечные и навсегда, такой, как наш. А есть конечный, такой как ваш.

Да чё он заладил: мир конечный, мир конечный, - подумалось мне. Он кончился, то есть скончался, а мы-то живём в мире. Когда-то и мы умрём, а мир останется...

– Ещё раз напоминаю: подумай над тем, что мир конечен, а жизнь вечна.

– Ты с неба?
– спросила я в лоб.
– Я уже упоминала, что считала, что папа наблюдает за нами с неба.

– Нет.

– Так что: из ада что ли?

– Было дело, похлестали там меня. Ох! Долго объяснять. У меня уникальный шанс. Я - ходок, первый из плывунов.

– Из кого первый?
– я понимала мало, слишком много всего, я решила больше не думать. Мозг мой вскипел окончательно.

– Долго объяснять. Попозже.

– Но ты зачем-то явился?

– Да. Сделать дела, которые не сделал, и переиначить, переиграть, переделать те дела, которые сделал неправильно. Но тут всё совпало. Уникальное совпадение. Мысли об эксгумации, энергии плывунов, на кладбище вы не ходили - уникальный, почти ничтожный шанс. Без короля ничего бы этого не было. Он - подвижный разум всего.

– Да чего всего?

– Плывунов.

– А зачем ты столько лет ждал?
– вот это были мои слова, кто-то, за кем я повторяла, кажись меня отпустил. Может это был Карл...

– Ждал маминых мыслей и продажи бриллиантов. Бриллианты меня не впустили бы.

Старушка, перчаточная кукла лежала на верблюжьей подушке и кивала мне! Мама-мия! Я вспомнила «Пиковую даму», я вспомнила разные истории про ожившие портреты...Неужели Карл - это она?!

– Ты росла, - шептал папа.
– А меня не было рядом. Это время кажется вечностью. Так и есть. Я умер. И время для меня встало. Если бы не мучения...

– Тебя там пытали, да, папа?

– Мамины мучения.

– Причём тут мама? И мучаемся мы только последний год.

– Мама мучается молча, вспоминает, страдает, она тоскует по мне.

– Я тоже тоскую по тебе, папа, - это было неправдой. Папа и так сказал:

– Это неправда.

Мне было стыдно. Как мне было стыдно. Ведь я помнила, что деньги положил в ящик папа. Неужели, я подлизывалась к нему из-за денег?

– В плывунах мучения родных помогают. Я бы чувствовал, если бы ты мучилась и тосковала. Мы можем не рвать с миром конечным - это наше отличие от кладбищенских. Мы не можем рвать с миром конечным, а кладбищенские могут.

Я ничего не поняла. Мне до сих пор было стыдно, и я сменила тему:

– А зачем, пап, ты игрушки шевелил?

– Я искал, искал... Искал. Не нашёл собачки. Когда тебе было два месяца, я подарил тебе плюшевую собачку, зелёную в чёрных пятнах. Я купил её в китайском общежитии за тридцать пять рублей. Кстати, деньги, у вас всё те же?

– Деньги как деньги. Тысячи.

– Значит, инфляция. Я так искал тебе эту собачку. У меня совсем не было денег. Я искал хорошую и дешёвую.

– Да вот же она!
– я достала игрушку из-под матраса.
– Я с ней сплю. Это мама мне отдала.