Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна?
Шрифт:
Босхан, Влад и Лёха сели пить чай. А я оделся жутко тепло, и решил чай не пить, мне и не хотелось. Я вышел на улицу. Я постоянно смотрел на лавку, весь последний месяц. Я ждал Гришаню. Но Гришани не было. А сегодня он сидел. С сумкой. Я помахал ему - он ответил. Я присел к нему на лавку, поздоровался.
– Сестру ждёшь?
– я решил блефовать, делать вид, что всё знаю, всё понимаю, и плывуны для меня - это серые привычные будни.
– Угу, - и Гришаня всхлипнул.
– Мама её довела, - сказал он.
– Теперь и меня добить хочет. Можно, Тём, у тебя переночевать?
Я молчал. Место у нас есть, мест навалом, тем более, что папа в отъезде. Но как сообщить об этом маме? Мама
– Сейчас спрошу у мамы.
Я позвонил маме - она не разрешила, естественно. И потом сказала в конце, чтобы я ложился без неё. Она задержится, едут за город в ресторан на чей-то юбилей. Мама постоянно моталась по этим юбилеям. Она же от лица общественности. Всегда толкала речь, плавно переходящий в тост.
И у меня мелькнула идея. До полуночи мамы не будет. А если Гришаню положить на полу? У балконной двери. Мама же не будет ночью свет включать. А с утра мама раньше меня на работу идёт. Она в восемь выходит. А я в восемь двадцать. И я решил рискнуть. Раз уж я плывуна потрогал в самый переходный момент, то чел, который бывает в плывунах, мне не навредит, а даже наоборот, что-нибудь объяснит. Я сказал Гришане:
– Ты главное следы за собой не оставляй. Обувь на балкон поставим, сумку тоже. Ок?
– Ок, - сказал Гришаня и перестал скулить. Достал платок, стал протирать глаза.
Мама так и не приехала ночевать. Такое случалось, но редко. И только когда не было папы. У мамы были какие-то дела, она не распространялась о них. Мы с Гришаней навернули картошки с маринованными огурцами. Гришаня сообщил мне, что это лучше, чем чипсы, которыми он постоянно хрустит.
– Нике и чипсы запрещали, но мне сделали послабление. Разрешили, даже деньги выделяют. Лишь бы музыкалку, как Ника не бросил.
– Эх! Лучше чипсов нет ничего.
– Да ну, - поморщился Гришаня.
– Твоя еда лучше. Огурцы такие, с перцем.
Бабушка мариновала огурцы, они были с перцем, жгли язык. Я и папа любили только такие огурчики. Всего-то надо от перечного стручка в банку побольше состричь.
– Угу. Бабушка маринует. Она всё так с перцем маринует.
Гришаня не понял юмора, стал доказывать, рассказывать, объяснять, как готовят чипсы, но я его не слушал особо. Я чистил варёный обжигающий картофель. Я бы мог приготовить фри, но, как назло, мама не купила полуфабрикат. В морозилке валялись несчастные остатки. Как только я подал Гришане тарелку, он заткнулся насчёт «тухлых надоевших» чипсов и стал жадно есть, хрустеть огурчиками. Сожрал полбанки. Ну жирный чел. Они все прожорливые. У меня мама тоже любит, она булками убивается. После ужина Гришаня тут же разлёгся на своём месте в комнате, у окна на полу. То есть, я ему постелил коврик, такие рулоны мы таскали на танцы, и занимались на них. Ковриков положил четыре, один на один. Гришаня был как принц на горошине. Ну, там простынь я тоже кинул. Одеяло и подушку без наволочки. Я что-то наволочки не нашёл. Но Гришаня взял из ванной полотенце, обернул им подушку - очень удобно. Такой он хозяйственный оказался, Гришаня. Заснул. Через три часа проснулся. И до утра рассказывал мне свою историю.
– Ты не думай, - сказал я Гришане, - у меня мама редко так не ночует.
– А я и не думаю. У меня мама тоже сутками работает.
Гришаня решил, что моя мама на сутках, ну и славно. Хотя я при нём с мамой разговаривал. Но Гришаня был такой расстроенный, наверное, не слушал, о чём я говорю. Было заметно, что моя болтовня по телефону его не касалась. Я вообще заметил, что Гришаня невнимательный, всё забывает. Вот даже сумку на лавке чуть не забыл. Я ему напомнил, а он поморщился, так смешно сморщил нос, что стал похож на хорька. Мне это было непонятно. Я всё вокруг секу. Очень люблю слушать чужие разговоры по телефону. Один раз в маршрутке ехала девушка, и всю дорогу уговаривала бывшего парня успокоиться. Вся маршрутка слушала, затаив дыхание. Я был на стороне её парня. А девушка была занудная и заумная, такие себе всегда ищут таких же занудных и замороченных, и чтоб с деньгами, а импульсивных и искренних всегда бросают. Потому что искренние люди все нервные и вспыльчивые, они не надевают маски-личины. Я спросил у Гришани:
– Мама твоя не будет волноваться?
– Не знаю, что она будет. Я её предупредил, что не вернусь домой.
– А она?
– А она говорит: и не возвращайся. Тёма!
– У?
– Ты думал когда-нибудь о смерти?
– Ну, не знаю.
– Знаешь: я думал. Возьму, убьюсь как-нибудь. И буду жить с Никой в плывунах. Я уже готовлюсь.
– А там разве живут? Там же мёртвые! После смерти!
– я даже подскочил на диване. Мне было не видно Гриши. Он лежал на полу, отвернувшись от меня, и говорил как будто со стеной. Но на самом деле со мной. Просто он не хотел чтобы я его жалел, вот и отвернулся.
– То есть как? Жить в плывунах?
– Ну не жить, а летать.
– Как летать?
– Да не знаю как. Там все так. То летают, то ходят, то ползают. Передвигаются, как хотят. А ты разве не был?
– Нет. У меня же нет сестры.
– мне надо было Гришу сбить, чтоб он не переключился на мою персону.
– Ну вот, а я давно там.
– видно было невооружённым глазом, точнее слышно невороожённым ухом, что Гришане льстило, что он в плане плывунов продвинутее меня. А я, если честно, отдал бы всё на свете, чтобы по части плывунов быть полным лохом. Хипстером по-плавунски. Я молчал. Я был сам слух. Не спугнуть! Не спугнуть Гришаню неуместным тупым вопросом!
– Лет пять, как я там. Ещё этой коробки не было. Ну блин! Хоккейная коробка. Надо ж так назвать. Я просто приходил на этот пустырь. Как на музыку отдали, так и стал тут зависать. Я знаешь, вроде тебя, ничего о плывунах не знал. Кстати. А ты-то каким боком с нами?
Он так и сказал С НАМИ. То есть он отделял меня от остальных. Боже ж мой! С кем я общаюсь?! Может, он тоже не совсем живой, сгусток, блин, энергии тоски. Но было не до хохм. Нужно было вывернуться.
– Случайно.
– ничего более определённого я придумать не мог.
– Наказали, что ли?
– Ну да.
– Это они любят наказывать. Сначала накажут, потом до могилы доведут. А потом уж простят и могут к себе принять.
Я молчал. А что я скажу? Просто не надо верить россказням Гришани. Посмотрим ещё кто кого.
– Ну вот. Я. как ты, ничего о плывунах не знал. Да и сейчас не всё понимаю. Важно, что с Никой видеться могу. Я ей жалуюсь, она мне жалуется. Так легче.
– А что случилось с Никой?
– Погибла восемь лет назад.
– Как?
– Так. Под поезд попала.
– Как под поезд? Гриш! Как под поезд?
– Да по глупости. Видел рекламу на станции: «Гулять по путям опасно!» С компанией перебегала пути.
– И что?
– Что, что... не успела.
– То есть? Они что? Перед поездом перебегали?
– Да она под платформой сидела. Не слышала, что поезд едет. Под платформой не слышно. Да что теперь говорить - нет её, какая теперь разница, как это было. От меня скрывали. Я малой тогда был. Два года. Она рассказала мне уже в Плывунах, что не хотела меня, говорила маме беременной, что не даст мне жить, будет вредить. А потом так меня любила, и теперь в Плывунах говорит, если бы не я, она бы проводником не стала никогда. Она наш мир ненавидит. Да ей и не дали бы вздохов, если бы не мои мучения.