По большому льду. Северный полюс
Шрифт:
Все эти люди слепо верили, что я непременно доставлю их обратно на сушу. Я отчетливо осознавал, что именно на мне сосредоточено внимание моей команды и движущей силой экспедиции являюсь я сам. Какой ритм я задам, в таком пойдут и остальные; но если я выдохнусь и выйду из игры, все остановится, как автомобиль с проколотой шиной. Я не перекладывал вину на обстоятельства, но со всей ответственностью шел им навстречу.
Глава XXX. Начало штурма
Настал момент, когда уместно сказать несколько слов о том, почему я выбрал именно Хэнсона в качестве компаньона для прохождения последнего этапа, заканчивающегося непосредственно на полюсе. При выборе я руководствовался теми же принципами, что и последние 15 лет, комплектуя состав экспедиций; все эти годы он неизменно находился рядом и вместе со мной доходил до крайней северной точки. Более того, из всех людей, которых я готовил для такой работы, Хэнсон оказался наиболее подходящим, за исключением, может быть, эскимосов, которые, в силу естественной приспособленности своего народа к условиям жизни среди льда и навыков обращения с нартами и собаками, были в некоторых вопросах мне даже полезнее к качестве членов моей собственной партии, чем любой представитель цивилизованного мира.
Конечно, они не могли бы руководить экспедицией, но они могли следовать указаниям и управлять собаками лучше, чем любой белый.
Хэнсон, со своим многолетним опытом работы в полярных условиях, был таким же умелым работником, как любой эскимос. Он прекрасно управлялся с собаками и нартами, он был частью этой движущейся машины. Если бы я взял еще кого-нибудь из членов экспедиции, тот был бы пассажиром, и для него потребовалось бы везти дополнительный запас продовольствия и снаряжения, а, значит, пришлось бы брать на нарты лишний груз. Взяв Хэнсона, мы экономили на весе.
Вторая причина заключалась в том, что если Хэнсон был для меня полезнее любого другого участника экспедиции, когда она отправлялась со мной по полярным льдам, то на этапе возвращения на сушу, он был менее компетентен, чем белые участники экспедиции. Если бы Хэнсон был отправлен обратно с одной из вспомогательных партий, когда мы уже глубоко зашли во льды, и если бы ему пришлось столкнуться с обстоятельствами, аналогичными тем, с какими мы столкнулись на обратном пути в 1906 году, ему со своей партией никогда бы не добраться до суши. При том, что он был беззаветно мне предан, а находясь рядом со мной во время длинных санных перегонов оказывался полезнее любого другого, но в силу специфики своего характера не был способен на смелые, дерзкие поступки, лишен инициативы, в отличие от Бартлетта или Марвина, Макмиллана или Борупа. Все это обязывало меня не подвергать его опасностям и не использовать в ситуациях, требующих смелости взять на себя ответственность, с которыми он, в силу своего темперамента, не справился бы.
Что касается собак, то большую часть нашей своры составляли мощные, крепкие, как сталь, самцы, без единой унции лишнего жира. Они находились в прекрасной физической форме; кроме того, чувствуя, что о них заботятся, они, как и люди, пребывали, в хорошем настроении. Нарты, которые в тот день были в ремонте, тоже были в хорошем состоянии. Запасов пищи и горючего у нас было вполне достаточно на 40 дней, а при постепенном употреблении самих собак как резерва питания, можно было протянуть и до 50 дней, по крайней мере, если бы возникла такая необходимость.
В первый день апреля мы отдыхали, а эскимосы занимались ремонтом нарт. Время от времени они прерывались, чтобы перекусить отварной собачатиной, которой наделила их возвращающаяся на корабль партия Бартлетта. Пристрелив одну из самых слабых собак, они сварили мясо, использовав в качестве топлива ненужные деревянные части поломанных нарт. Это внесло разнообразие в их пеммикановую диету. Свежайшее, еще горячее мясо доставило им большое удовольствие. И хотя я помнил много случаев, когда во время сильного голода я был рад есть даже сырое собачье мясо, в тот день у меня не было желания присоединяться к пиру моих смуглых друзей.
Вскоре после полуночи, утром 2-го апреля, после нескольких часов полноценного и освежающего сна в теплой постели, сытно позавтракав, я отправился пробивать путь на север, а остальным отдал приказ собираться, вязать упряжки и двигаться за мной следом. Перебираясь через ледяную гряду за нашими иглу, я вынужден был затянуть пояс потуже, сместившись еще на одно деление. Надо заметить, что это было уже третье деление после того, как я покинул сушу 32 дня назад. Все мы, – и люди, и собаки – отощали и ходили с плоскими и твердыми, как доски, животами.
Раньше я намеренно держался в хвосте, следя за тем, чтобы была выровнена наклонившаяся на бок упряжка, или оказана помощь человеку, у которого поломались нарты, и вообще, проверяя, чтобы все было в порядке. Теперь я занял свое место в голове процессии. Несмотря на то, что я старался держать себя в руках, поднявшись на ледяную гряду и вдохнув этот очищенный мощными льдами, кристально чистый, пронзительно острый воздух самого полюса, я ощутил необъяснимый восторг, почти эйфорию.
Эти чувства нисколько не ослабели, когда я, спускаясь с ледяной гряды, до середины бедра провалился в воду – под напором торосов край плавучей льдины с северной стороны опустился, и вода просочилась под снег. Мои сапоги и штаны прилегали настолько плотно, что вода не попала внутрь, но сразу же повисла сосульками на меху штанов, поэтому мне пришлось соскребать лед лезвием остроги, которую я носил с собой, и это было так же малоприятно, как и мое непреднамеренное утреннее купанье. Я вспомнил свою стоявшую без дела ванну на «Рузвельте», в трехстах тридцати морских милях к югу, и улыбнулся.
Погода благоволила нам во время этого утреннего перехода: день был ясный, светило солнце, температура держалась на отметке минус 25°, ветер, не утихавший все предыдущие дни, теперь успокоился и превратился в легкий бриз. Это был самый удачный переход за все время нашего путешествия по льду Северного Ледовитого океана. Перед нами лежали большие поля старого твердого и плоского льда с вкраплениями сапфировой синевы – озера прошлого лета. Окружавшие их гряды были огромны, порой достигая пятидесяти футов в высоту, но при этом перебрались мы через них без особого труда, где-то проходя по расщелине между ними, а кое-где поднимаясь по пологому склону огромного снежного наноса.
Сияющее солнце, хороший легкий ход, которому помехой были разве что ледяные гряды, сознание того, что мы успешно стартовали на этой последней дистанции и радость от того, что мы снова идем впереди, опьяняли меня, как вино. Казалось, с моих плеч соскользнул груз прожитых лет, я ощущал себя так, как в те дни 15 лет назад, когда я шел во главе своей маленькой партии по величественному ледяному куполу Гренландии, день за днем оставляя позади моих лыж двадцать-двадцать пять миль, а в дни больших переходов доводя эту дистанцию до 30–40 миль.