По далеким и близким дорогам
Шрифт:
Во-первых, богатые становятся богаче, а бедные – беднее.
Родился и вырос Распутин в краю, где стремительно несла свои воды Ангара, вдоль ее поймы простирались степи, пашни, чуть дальше дремучая тайга с диким зверем, который чувствовал себя там полным хозяином.
– Самое важное, – говорил писатель, – что я имел всё-таки счастье родиться в глухой Сибири. В деревне, где всё ещё присутствовало – язык, и старые обычаи, и традиции, и люди, как говорится, прежней ещё формации. То есть они были совершенно не испорченные цивилизацией.
У
А что для нас всех наша Малая Родина? Для меня это место, где я родился, вырос, где живут мои родители. После смерти отца, мать осталась в доме одна. Как та Дарья из «Прощание с Матерой». Она не хочет ехать к своим детям, считая это лишней обузой для них. Здесь она сама себе хозяйка. Здесь ее чугунки, кастрюли, каждый стоит на своем месте годами. Здесь же, в серванте, ее любимая чашка и ложка с кружкой. Все ее родное, и к нему она привыкла за свои 96 лет. Променять это на что-то другое ей не хочется.
Есть такая штука, память называется. Там хранится всё: события, факты, навыки, мысли и, конечно же, информация о предках, об их жизни, обычаях и традициях. Человека, не знающего о своих предках ничего, называют Иваном, не помнящим родства. Род – основа всего.
Вот и я, как отец, решил показать младшему сыну Родину, привез его в Мариинск. В деревянном доме в районе лесокомбината жила наша семья и родители в последние годы перед пенсией работали на этом предприятии, которое занимало огромную площадь, расположившись на берегу реки. Отец работал механиком в гараже, а мать на мебельной фабрике.
Сюда, на берег Кии, выгружался лес. Сплавляли его по реке молевым сплавом по несколько тысяч кубометров за летний сезон. Зимой и летом бесконечно вывозили лесовозами из отдаленных поселков, Казанка и Таежная Михайловка, за добрую сотню километров, а то и подалее.
Рев тракторов и грохот бревнотасок стоял здесь днем и ночью. Выгруженный лес перерабатывали на тару для оборонки, делали мебель, распускали на доски и брус для строительства нового жилья, отгружали крепи на шахты Кузбасса, а деловой лес отправляли в степные районы страны. Даже запустили производство древесной муки для нужд военной промышленности.
Я хорошо помнил огромное здание ремонтных мастерских, где имелось до десяти-двенадцати боксов, вулканизаторная, цех по ремонту двигателей, топливной аппаратуры, коробок скоростей, других узлов и агрегатов. Цеха никогда не пустовали, потому что заготовка древесины – это нескончаемый конвейер, обеспечивающий работой бригады в лесосеках, шоферов по доставке леса на нижний склад и рабочих по переработке древесины в цехах предприятия.
Из года в год наращивал производство лесозавод и к восьмидесятому году превратился в широкопрофильный комбинат. Но в начале девяностых грянула перестройка.
И вот в это свое детство и юность я вез своего сына.
Из окна автобуса сквозь густой и вялый морок утреннего тумана я вдруг увидел разобранные заборы, разрушенные наполовину цеха, остовы трелевочных тракторов.
От увиденного я оторопел, не веря своим глазам.
Слезы навернулись сами собой.
– Вот и гараж, где раньше работал твой дед, – повернувшись к сыну, дрогнувшим
– Это где черные бревна из земли торчат? – вглядываясь вдаль, спросил сын.
– Да, это там. Видишь, до самой реки все чисто. Ничего не осталось от комбината, только одно воспоминание да земля, развороченная гусеницами тракторов.
Он с удивлением посмотрел на меня, – это и есть твоя Родина?
А мне нечего было ему сказать.
И вновь возвращаюсь к Распутину. В книге «Эти двадцать убийственных лет», он говорит о том же: « С мясом, с кровью содрали с ее днища, бросили клич: обогащайся кто и как может! – и разбоем прошлись по городам и весям, все уворовали, разбомбили, даже и то, что считалось Божьим, припасенным для бедующих поколений. Все растащили, по новым законам присвоили – и негде стало человеку приложить руки. Совсем негде, хоть обрубай их. Вся карусель жизни построилась на торгашестве чужого товара, попала в зависимость от бандитов и бандитских законов»
Повесть «Прощание с Матерой» – это исповедь нравственности. Расставание с родным местом, с домашним теплым уголком земли редко кого оставит равнодушным. Ведь любой человек носит в себе частичку детства, связанную с ранними воспоминаниями из жизни.
Та же старуха Дарья образно и емко рассказывает о красоте тех мест: «На острову у нас могила есть. Тепери-то ее без догляду потеряли, гдей-то пониже деревни по нашему берегу на угоре. Я ишо помню ее, как маленькая была. Лежит в ей, сказывают купец, он товары по Ангаре возил. И вот раз плывет с товаром, увидал Матеру и велел подгребать. И до того она ему приглянулась, Матера наша… пришел и говорит: «Я такой-то и такой, хочу, когда смерть подберет, на вашем острову, на высоком яру быть похоронетым. А за то я поставлю вам церкву Христову»… Ну вот, так и поставили нашу церкву, освятили… А вскорости после того привезли его сюды, как наказывал, на вековечность».
Сам Распутин признается: «Первые мои впечатления связаны с Ангарой, потом с матерью и бабушкой. Я понимаю, что должно быть наоборот, ведь не Ангара вспоила меня грудным молоком, но сколько ни веду я в себе раскопки, ничего прежде Ангары не нахожу.
Глядя на новую Ангару, закованную в каскад гидроэлектростанций, превративших ее в болото, Распутин с горечью пишет: «Не стало Ангары молодой, быстрой и завораживающей, в которую я беспрестанно вглядывался в детстве. Теперь она, обузданная плотинами, изъезженная, распухшая, гнилая, лежит в беспамятстве, теряя свое имя. Я кажется, последним пропел ей сыновью песню со словами, которые она в меня наплескала…».
Главная тема Валентина Распутина – столкновение ценностей народной жизни, вековых традиций с агрессией цивилизации. Этот застенчивый человек, выделялся своим неповторимым голосом, преисполненным любви к родной Сибири. При общении с ним я понял одно, что для Распутина смысл слов Россия и Родина, это не Москва и Европа, а Сибирь и Байкал. Здесь он родился, вырос, здесь его корни, его душа.
В нынешних условиях сознание народа целенаправленно уничтожается, а наш язык подвержен немыслимому нашествию иностранщины, и трудно порой понять, где, правда, а где ложь.