По дедовским рецептам

Головкин Борис Николаевич

Древесина ели уступает по прочности сосновой. В ней меньше смолистых веществ, к тому же она не такая плотная, по цвету желтовато-белая, без характерного для сосны ядра. Тем не менее ель издавна давала строевую древесину, соперничавшую с сосновой. А поскольку она хорошо раскалывается вдоль, то особенно ее ценили мастера, работавшие с так называемым щепным товаром. Тоненькие еловые дощечки (щепа) в их умелых руках превращались в обечайки для сит и решет, в короба и клепку, из которой делали кухонную утварь — бадейки, лохани, ушата, в драницу, идущую на покрытие крыш. Впрочем, как мы уже знаем, на это употребляли и другие деревья, в том числе сосну.

Но были области применения, где сосна не могла соперничать с елью.

Например, только ель годилась на кокоры — материал для так называемого деревянного набора корабельного корпуса. Что же такое кокоры? Прежде чем дать объяснение, вспомним, как выглядит еловый лес после ураганного ветра. Многие старые деревья лежат на земле, взметнув пласты почвы и мха, поднятые толстыми корнями, которые разбегаются от основания ствола наподобие щупалец гигантского осьминога. Стоп! Теперь представим себе каждое такое «щупальце», если отделить его от дерева вместе с непосредственно примыкающей частью ствола. Получится что-то вроде гигантской деревянной клюки или кочерги. Это и есть кокора. Из крупной кокоры получается сразу килевой брус и форштевень небольшого корабля или баржи, более мелкие служат той же цели при постройке лодок, идут и на бортовые ребра жесткости — шпангоуты. Когда появились многопалубные и многомачтовые морские суда, кокор требуемых размеров, естественно, не нашлось и поэтому киль и форштевень изготавливали уже отдельно и затем соединяли.

А вот у сосны строение корневой системы совсем другое. Это дерево имеет центральный корень, который служит своего рода якорем, предохраняющим от ветровала, и не столь развитую совокупность боковых горизонтальных корней. Из них порядочной кокоры не получишь.

В дело шли не только корни, но и упругие, пружинящие ветви ели. Стволы раскалывали топором и клиньями вдоль, а затем сплачивали образовавшиеся части вместе с основаниями веток — получалась плоская борона со многими зубьями — суковатка. Но вот сохи и старинные плуги делали из иных пород. На них шли деревья с более твердой древесиной — клен, рябина, береза, черемуха. У легендарного пахаря (по-древнерусски «оратая», «ратая») Микулы Селяниновича была, например, соха из клена, которой он, играючи пахал (орал), поднимая пласты земли, да и не только земли.

А орет в поле ратай, понукивает, С края в край бороздки пометывает, В край он уедет — другого не видать. То коренья, каменья вывертывает, Да великие он каменья вси в борозду валит. У ратая кобылка соловенька, Да у ратая сошка кленовая, Гужики у ратая шелковые.

Как видите, и коренья, и каменья великие были нипочем кленовой сошке. Правда, и сошка была особая — богатырская, которую «с земельки повыдернути» не могли даже тридцать молодцев из дружины Вольги Святославговича.

Сосна и ель — и в прошлом, и в настоящем — наиболее массовые хвойные породы европейской части России. Значительно реже встречались здесь и, значит, значительно реже использовались в быту другие хвойные: сибирские лиственница, пихта и кедр. Они считались к западу от Уральского хребта особо ценными породами, и царские указы запрещали, например, использовать для гражданского строительства лиственницу, которая почти целиком поступала на нужды Адмиралтейства. Правда, не всегда. Скажем, далеко не все знают, что на рамы в зеркальных окнах Зимнего дворца и Эрмитажа пошла долговечная, прямослойная и некоробящаяся древесина именно сибирской лиственницы.

Говоря о столярных и плотницких достоинствах

материала, который поставляет краснолесье, не надо забывать, что аналогичные качества можно обнаружить и у некоторых лиственных пород. Можно, однако, за одним исключением. Хвойная древесина отличается своей изумительной… певучестью, точнее, высокими акустическими качествами. Она отзывается на любой звук, повторяя его и усиливая, придавая ему опредёленный оттенок.

А Русь издавна была певучей. Песни звучали на посиделках и свадьбах, в веселых хороводах и на многолюдных ярмарках, сопровождали труд в поле и дома. Тогдашние музыкальные инструменты были в основном достоянием скоморохов и песельников-сказителей. Какой праздник обходился без шуток, веселых прибауток, раешника — прообраза современного кукольного театра! «Со свистанием, и кличем, и воплем», обряжаясь в личины (маски), играли скоморохи «действа» на площадях во время народных гуляний.

Однако не все относились одобрительно к такого рода потехам: «Не подобает христианам игр бесовских играти, иже есть плясание, гудба, песни мирские». И дело не ограничивалось лишь поучениями; известно, например, что однажды в XVII веке в Москве по домам горожан изъяли и затем сожгли пять возов (!) музыкальных инструментов. Но это касалось простолюдинов, а при царском дворе специально держали скоморохов, шутов и песельников. Кстати, бытующее до сих пор выражение»шут гороховый» обязано своим происхождением шутовской погремушке из бычьего пузыря с сухими горошинками внутри. Впрочем, нас, понятно, интересует, какие «настоящие» музыкальные инструменты, основу которых составляло дерево, услаждали слух наших прапра- (… и т. д.) дедушек и бабушек.

Первыми на память приходят, конечно, гусли. Ведь именно на них аккомпанировал себе вещий Боян. Под его пальцами звонкие струны вторили музыке слов о подвигах русских воинов на бранном поле. А звуки гуслей былинного Садко заставляли до упада плясать морского царя и всю его свиту. Вероятно, первое письменное упоминание о гуслях (гусль) содержится в летописи «Повесть временных лет» (1015 год), где они носят эпитет «пеньные» — поющие, песенные.

До самого последнего времени мы могли судить об их конструкции лишь по старинным рисункам. Но вот совсем недавно ученые получили, так сказать, материальное воплощение этих изображений. При раскопках в Новгороде археологи нашли фрагменты гуслей. Инструмент был восстановлен профессором Б.А. Колчиным, который определил и время его создания — XI век. Самые старые и самые простые звончатые гусли имели форму птичьего крыла и 5–12 струн из тонких жил. Со временем менялись и формы основы — деки. Она была треугольной (шлемовидной), прямоугольной (столообразной), а струн у наиболее крупных гуслей насчитывалось несколько десятков.

Гусли, видимо, можно считать древнейшим русским щипковым инструментом. Соперничает с ним, пожалуй, только домра, пользовавшаяся вниманием скоморохов еще в XVI–XVII веках. «Рад (радеет, печется) скомрах (скоморох) о своих домрах», — говорит старая поговорка. К сожалению, в отличие от гуслей, ни описаний, ни достоверных изображений этого инструмента до нас не дошло. Предполагают, что она имела округлый, плоский с двух сторон корпус и три струны. Так или приблизительно так выглядят реконструированные домры в современном народном оркестре.

А вот широко известная русская трехструнная балалайка намного моложе: она появилась сравнительно недавно — лишь в конце XVII века. Интересно, что одновременно с первым упоминанием о ней мы узнали и имена игравших на ней балалаешников. В 1688 году в Стрелецкий приказ в Москве были приведены посадский человек Савка Федоров и Важеской волости крестьянин Ивашко Дмитриев (вероятно, за нарушение общественного спокойствия), а с ними была доставлена балалайка. Им вменялось в вину то, что они, въехав «на извозничьей лошади в телеге в Яуские ворота, пели песни и в тое балалайку играли».