По дорогам идут машины
Шрифт:
А трамвай все шел и шел, спотыкаясь на стыках, и темная пасмурная ночь стояла за окнами.
«А ведь хорошо! — уютно поежился Павел, чувствуя, что вот он, шестнадцатилетний парень, в ватнике и вымазанных маслом штанах, свой среди этих людей, что все они считают его настоящим, нужным человеком. — Хорошо!»
Ему вдруг захотелось казаться утомленным и озабоченным, таким, как этот мужчина с седыми висками, и размышлять о важных делах. «Надо бы на станок эмульсионный насос приладить, — стал думать он, сделав сердитое лицо. — Васька Цыганок приладил, и у него чуть ли не вдвое
Ему представился цех, шлепающие по шкивам приводные ремни, ехидный мастер Тихон Михайлович. Этот мастер другим ребятам, когда надо, и выговор влепит и начет сделает, а если у Павла что-нибудь случится — только языком поцокает. И когда приехала погостить мама, так он без всякого приглашения пришел к ней, и они говорили о Павле так, как будто ему пять лет. Сейчас мама едет на поезде в Вышний Волочок, в комнату, оклеенную зелеными обоями. Там, в комнате, стоит комод с тяжелыми ящиками, а в среднем ящике она прятала конфеты…
«Ну, вот еще! Конфеты!.. — спохватился Павел. — Надо думать про насос, а не про конфеты…»
Трамвай остановился. Не открывая глаз, кондукторша дернула за шнурок и проговорила: «Следующая — Обводный». Обводный давно проехали, но никто не стал поправлять ее.
В вагон вошла девушка в белом пуховом платке и цыгейковом жакете. Жакет был короткий, и концы платка виднелись из-под него.
У двери она отряхнулась, и большие серые куски снега, похожие на постный сахар, отламываясь, стали падать с ее воротника.
— Глядите-ка, снег! — сказала кондукторша. — Зима пришла. Наконец-то!
Все зашевелились. И железнодорожник, и парень в зюйдвестке, и женщина стали протирать стекла. Мужчина с седыми висками надел очки и, заслоняясь от электрического света ладонью, неуклюже повернулся к окну. Кондукторша тоже стала смотреть на улицу, и лицо у нее сделалось такое, словно она подглядывала в щелку.
Мостовая гладко белела. Вокруг мутных фонарей возникли радужные сияния, и в голубых конусах света вверх и вниз метались пушистые клочья снега. Проехала эмка с белым верхом, оставляя за собой две черные полосы. Густо валил первый снег.
Девушка зубами стянула рукавицы, взяла билет и села. До Павла донесся свежий запах сырой шерсти. Он покосился и увидел над поднятым воротником красное ухо с дырочкой для сережки, влажный карий глаз и прядь темных волос, налипшую на висок. И лицо и платок — все было усыпано каплями растаявших снежинок, и даже на брови лежала продолговатая капля, поблескивая ярким фиолетовым блеском.
Павел отвел глаза.
«Так вот, насос, — заставлял он себя думать и хмурился, — насос надо обязательно поставить так же, как поставил Цыганок. Цыганок хитрый — увидел на токарных станках и стащил. Надо бы и мне поглядеть на токарных…»
Он чувствовал, что девушка смотрит на него, и это его сбивало.
«А если на токарных не найду, скажу Тихону Михайловичу, пусть где хочет достает, раз он мастер. А не достанет — в комитет комсомола пойду…»
Ему показалось, что девушка разглядывает теперь черную заплатку на рукаве его ватника. Он резко повернул голову…
Она, оказывается, и не собиралась смотреть. Она сидела чуть боком к нему
«Подумаешь, не смотрит!» — Павел немного обиделся.
Он медленно обвел взглядом ее всю, начиная с пухового платка и кончая ботиками на застежках, готовый иронически усмехнуться. Но ничего такого, над чем можно было бы усмехнуться, в девушке не было: она сидела холодная и красивая, пропахшая свежим запахом первого снега, и читала.
Павел бросил взгляд на книгу и прочел первое попавшееся:
«Берг указал ему на Веру Ростову и по-немецки сказал…» — дальше было написано по-немецки.
«Войну и мир» читает. Подумаешь!» — все-таки усмехнулся Павел.
Между тем пассажиров становилось все меньше и меньше.
Вышел один из метростроевцев. Вышли мужчина с седыми волосами и его жена. Парень, который спрашивал Павла про сверло, еще раз взглянул в окно и зевнул. Ему было скучно.
— Сверловщик? — спросил он Павла.
— Сверловщик.
— Вот бы тебе у нас работать. Нам металлисты нужны.
— Ну, да. Променяю я свой завод на метро…
Парень вытянул ноги и стал разглядывать свои сапоги.
— Наш завод для Днепростроя рабочее колесо делал, — продолжал Павел после недолгого молчания. — Нигде еще такого не делали. Десять метров диаметр.
И Павел взглянул на девушку. Она читала.
— Цельное? — спросил парень.
— В том и дело, что цельное. Чтобы его на станцию-свезти, пришлось стену в цеху рушить. Для него, говорят, специальный вагон построили. На шестнадцати колесах, — и Павел снова посмотрел на девушку. Она все читала.
— А как же его по мостам везли, по фермам с ездой по низу? — открыв глаза, спросил железнодорожник. — Габарит не позволит.
— На ребра, наверно, ставили… — заметил парень.
— Тогда высота не позволит. Опять же габарит. Где это мы едем? Эге! Уже «Красный Треугольник»!
Железнодорожник торопливо поднялся и пошел к выходу.
— Загнул ты, брат, — заметил парень.
— Ну, конечно. Вы в своем метро копаетесь… — и Павел начал сбивчиво и нескладно доказывать, что все это правда, хотя и сам знал, что немного перехватил, особенно насчет шестнадцатиколесной платформы.
— Загнул, брат, чего там, — сказал парень и вышел.
Павел вспыхнул и взглянул на девушку. В это время она тоже как-то печально посмотрела на него и быстро опустила глаза в книгу.
Стало совсем пусто. Кондукторша дремала, сунув руки в рукава, и уже не объявляла остановок. Трамвай шел, не притормаживая на стрелках, видимо вожатый торопился закончить последний рейс. Тихонько покачивались пластмассовые подвески, изредка мигали лампочки, и за окнами вспыхивали зеленые зарницы.
Девушка оглянулась. Павел удивительно безошибочно понял, о чем она сейчас подумала. Она подумала о том, что неловко сидеть рядом с незнакомым человеком в пустом вагоне и надо бы отодвинуться, но и отодвинуться как-то неудобно. Павел немного отодвинулся и покраснел. Девушка поблагодарила его взглядом. Потом она протерла перчаткой стекло, повернулась к окну, и Павел снова безошибочно понял, что она ожидает, когда появится циферблат электрических часов.