По дорогам прошлого
Шрифт:
Скоро небольшой зал наполнился гулом голосов. Они звучали все громче и громче. Никто не произносил ни одного запретного слова песни, но уже почти все солдаты, сжав плотно губы, напевали страшный для царского строя мотив.
На сцену выскочил конферансье. Растерянно поглядев на расписных «гренадеров», он крикнул им что-то и махнул рукой за кулисы.
Но ни артисты на сцене, ни солдаты в зале не обратили на него внимания, как будто он и не выходил.
Пожимая плечами; мол, я здесь ни при чем, офицерик съежился
Все это длилось одну, может быть, две минуты.
Командующий укрепленным районом поднялся с кресла, взял под руку жену, негодующе оглядел солдат и покинул зал.
Адъютант с аксельбантами на офицерском кителе закричал, размахивая руками:
— Замолчать! Крамольники!
Но артисты будто не замечали того, что происходит, в зале. Они вышли из-за ширмы и пели, подыгрывая себе на гармониках, словно издевались и над сбежавшим генералом и над орущим в растерянности адъютантом.
Из зала неслись возмущенные слова офицеров:
— Арестовать! Немедленно!
Но певцы бесстрашно стояли перед ширмами и играли на гармониках все тот же пламенный мотив, а за ними торжественно и величаво, по-прежнему без слов, подпевали выздоравливающие воины, солдаты царской армии.
— Под суд! Под суд! — бушевал адъютант.
В перерыве между двумя взрывами криков он приказал вызвать охрану госпиталя. В зале началась сумятица, забегали офицеры, засуетились, успокаивая солдат врачи и сестры.
Спустя несколько минут к сцене, нехотя, не спеша, подошли с берданками четверо бородачей-ополченцев. Но в этот миг в зале и на сцене погас свет, наступило замешательство, офицеры зачиркали спичками, заскрежетали зажигалками.
Когда принесли свечи и осветили сцену, отчаянных артистов и след простыл. Там, где они только что исполняли свою крамольную песню, стояли две ширмочки с безликими гренадерами да на стульях лежали, поблескивая кнопками, гармоники.
Растерянный неожиданным оборотом дел конферансье прислонился к кулисе. Ему было, что называется, не по себе. Ни он, ни кто другой не знал толком, откуда явились эти подпоручики — Смирнов и Потехин. Сами они представились подпоручиками из соседнего госпиталя. Сами просили занять их в концерте.
«Соседнего! А какого? Да и офицеры ли они? А может, это мобилизованные студенты-гуляки или, того хуже, агитаторы из социал-демократов, что приехали на фронт прямо из ссылки „искуплять вину перед родиной“», — мелькали в голове конферансье мрачные мысли.
Сестры и санитары с трудом развели солдат по палатам, терпеливо успокаивая возбужденных концертом больных и раненых. Но и после того, как солдаты остались в палатах одни, они долго еще вели разговоры о «гренадерах»-смельчаках, не побоявшихся ни генерала, ни штабных офицеров, ни военно-полевого суда.
Мало-помалу сошлись на том, что подпоручики эти совсем не подпоручики.
Неспокойно было в эту ночь в палате, где лежали матрос-черноморец и бородатый солдат с простреленной рукой.
Койка Измайлова была пуста.
— Ах, заешь тя вошь! Неужто и в самом деле он? — задумчиво вопрошал бородач.
— Кто?
— Да разведчик наш, Измайлов!
— А что он тебе? — недовольно проворчал матрос, поглядывая на дверь.
— Так пел-то разведчик!..
— Ну и что, что разведчик? У козла длинна борода, а он все козел-батюшка! Так и ты! Борода до пупа, а ума ни на волос! Знаешь, кто пел, и молчи! — матрос грозно взглянул на бородатого солдата.
Тот, проворчав, что он все понимает и никому ни гугу, ничего не скажет, умолк.
На всякий случай товарищи по палате смяли подушку и простыни на койке разведчика, а под одеяло засунули халаты. При тусклом свете ночной лампы мало кому пришло бы в голову, что койка пуста.
— А теперь, братва, спать, — приказал матрос.
Утро принесло еще одну новость. Пропал выздоравливающий разведчик Измайлов. Обыскали весь госпиталь, никаких следов…
Под подушкой на койке Измайлова нашли кисет с махоркой и спичками да недокуренную козью ножку — все, что осталось от разведчика.
Командование объявило розыск. По госпиталю пошли толки, что один подпоручик, не то Смирнов, не то Потехин, действительно похож на Измайлова. Смущали светлый цвет волос и усики. А так — по всем статьям — Измайлов.
— Перекрасился! — смеялись солдаты. — То-то он последнее время перед зеркалом старался. Готовился! А мы-то думали, сестричка виновата.
Гармонисты нагнали страху на командующего. Он передал военно-полевому суду троих подозрительных, «неблагонадежных» солдат.
О судьбе гармонистов ничего не узнали, они исчезли. Ходили слухи, что свет в зале погас не сам по себе, что «аварию» подстроил госпитальный монтер. Говорили, что он же увел со сцены двух «гренадеров». Да и берданки у ополченцев оказались без затворов и штыков. Кто их так своевременно снял да припрятал, осталось неизвестным, хоть следствие по этому делу проходило с пристрастием.
Монтера таскали к военному следователю, он чуть не угодил в военно-полевой суд, да все было гладко слажено, не к чему придраться.
Следователь установил, что во время концерта монтер не уходил со сцены, а провода испорчены совсем в другом месте, далеко от сцены. Пройти туда незаметно монтер не мог.
— Не монтерских это рук дело, — решил следователь. — Провода рвал кто-то другой.
Так и отпустили монтера.
Дело принимало скандальный оборот. Раздувать его не имело смысла. Командующий решил погасить скандал, попросту забыть о происшествии, боясь, что предание дела огласке плохо отзовется на нем самом.