По дороге в Дамаск
Шрифт:
– Ясно...
– бросил он в трубку.
– Так точно. Решим вопрос, не сомневайтесь... Слушаюсь! До связи.
Закончив разговор, он посмотрел на фрилансеров. Задумчиво почесав переносицу, сказал:
– Чего ждем, господа журналисты? Отдельного приглашения?
На него уставились две пары глаз.
– Командир, вы же сами сказали, что нас нет в списке пассажиров первого борта, - удивленно произнес Котов.
– Вот мы и сидим на попе ровно.
– Приказ поступил... велено взять и вас тоже.
Старший МЧС повернулся ко второму пилоту.
– Максимыч, место для еще двоих найдется? Или оставим кого то из "списочных" дожидаться второго борта?
– Не надо никого из за нас высаживать, - сказала Анна.
– А вот это предоставьте решать нам.
– Тут женщины и дети! Если вы кого то высадите, мы не полетим.
Пилот, улыбнувшись симпатичной журналистке, добродушным тоном сказал:
– Не сердись, красавица... все полетим. Как говорится - в тесноте, да не в обиде.
Он подмигнул; затем, оставив удивленных столь неожиданным разворотом фрилансеров, поспешил к замешкавшимся беженцам.
– Граждане, поторопитесь!
– напрягая голосовые связки, призвал летчик.
– Окно открывается! Даже не окно... форточка! Всем на выход! И внимательней, чтобы потом не было крика, что забыли что то!..
В четверть девятого вечера от моря задул ровный свежий ветер. Быстро крепчая, он погнал клубы тумана от средиземноморского берега к сирийскому плоскогорью.
Воздушный лайнер МЧС, нагруженный под завязку беженцами и их нехитрым скарбом, поднялся в воздух с ВВП аэропорта Latakia Bassel Al Assad International и взял курс на далекую северную страну.
Анна чувствовала себя неважно: последние несколько дней сплошь на нервах. Да и по части сна она во время этой командировки сильно не добирала. Думала, что едва усядется в кресло, едва они взлетят, как она сразу уснет. Но не тут то было: сон улетучился, растаял, как растаял туман, окутывавший весь день взлетную полосу аэропорта.
Зато Котов, сидящий через два ряда от нее, сразу "выключился". Храпит так, что чей то мальчишка, пацаненок лет шести, которого ему выделили в нагрузку, - сидит на коленях у Анатолия - периодически вздрагивает и испуганно водит по сторонам оливковыми глазенками. Вот же нервы у человека... стальные канаты.
Анну посадили в ряду с двумя незнакомыми женщинами - возле иллюминатора. У нее тоже на руках чужой ребенок. Девочка лет трех. По русски почти не говорит, лепечет по арабски. Сначала пугалась, просилась к матери. Но потом пригрелась, умостилась и уснула... Дети есть дети; некоторым из них, вполне возможно, доводилось слышать звуки стрельбы, грохот разрывов мин и снарядов. И видеть такое, от чего у взрослых кровь в жилах стынет.
В салоне, как в пчелином улье, накладываясь на ровный гул двигателей, взволнованное жужжание. Взрослые, кроме разве что Котова, бодрствуют. Разговаривают взволнованно, но негромко, как те две женщины, что сидят в одном с Анной ряду. У той, что ближе к ней, грудной ребенок. Младенец двух месяцев от роду. Сестричка девочки, что прикорнула на руках "журналистки".
У другой женщины тоже ребенок на коленях, и тоже малыш - года полтора мальчику. Общаются они на странной смеси слов из нескольких языков - русского, украинского и арабского. По уровню владения последним чувствуется, что в Сирии прожили не один год.
Анна не прислушивалась к их разговору. Лишь отметила про себя, что эти две молодые женщины, практически ее ровесницы (ну, может, на пару лет старше), давно знакомы и имеют в Сирии какую то общую родню.
Где то на полпути, когда лайнер пролетал над Черным морем, Анну все же стало клонить в сон. Но слова, произнесенные соседкой, заставили ее мгновенно насторожиться, а охватившую ее дремоту - улетучиться.
– Шо тебе еще интересного Фарук рассказал?
– спросила женщина, сидевшая через кресло от Анны.
– Да я вроде все выложила...
– Соседка расстегнула кофту, высвободила налитую грудь и принялась кормить завозившуюся у нее на руках малютку.
– А, слушай! Вот шо еще... Фарук рассказывал, что третьего дня у нас в Халебе была какая то резня .
– Тю, - отозвалась "дальняя" соседка.
– Разве это новость?
– Не, Зоя, это другое...
– Шо - другое? О чем ты, Мария?
– В Хамре... Это как к аэропорту ехать...
– Ну, знаю. Там гадюшник настоящий, мы туда и раньше не особо ездили.
– И не говори... Если не в хиджабе, могли камнями забросать... Вот там и случилось.
– Там же вроде один мирняк сейчас? Мужики то их... "зеленые"... воюют, кого не побили еще. Там у них гнездо этих... "джебхатовцев" .
– Да в том то и дело, Зоя, что бой был не с "джебхатом". И даже не бой, а бойня. Фарук сказал, что те, кто в тот квартал зашли, поубивали всех, кого только там нашли...
– И женщин?
– И женщин, и стариков, и детей.
Соседка Анны по креслу отняла у малютки грудь и принялась ее укачивать, не прекращая свой рассказ:
– Всего, мой говорит, с полсотни трупов обнаружили... Он из за этого вот случая едва не опоздал с приездом в лагерь.
– Женщина всхлипнула.
– Хорошо, что смог приехать, серденько мое. А то я его и сыночка Базиля так бы напоследок и не увидела.
Она вытерла краем пальца мокрые глаза.
– И знаешь, шо Фарук сказал? Вернее, что у них меж своих говорят? Говорят, шо это русские были!..
– Та ты шо?! Правда - русские?
– Клянусь тебе.
– Женщина, как показалось, хотела перекреститься, но в последний момент передумала и стала вновь укачивать закутанную в пеленку девочку.
– Так сказал Фарук.
– Наемники какие то?
– Та не, какие наемники. Вроде... эти... как их... добровольцы. Но точно, что не военные, не армия. В смысле, не из Москвы их прислали, они сами как то добирались.
– Откуда ж они взялись?
– Так там у них вроде целый отряд... Есть и местные, из Хомса, из нашего Халеба, из ополчения в основном. Но русских, говорят, уже человек двадцать, а может, и поболее.