По дороге в вечность
Шрифт:
– Ты… – Я умолкаю. Не хочу делать то, чего она так настоятельно всех нас просила не делать: донимать ее вопросами, как она себя чувствует, и не говорить поминутно, что мы за нее волнуемся. – Сейчас позвоню Эйдану и скажу, что мы прилетим к ним на выходные. – Я жду, когда она согласится или возразит. Но Кэмрин молчит, и я продолжаю: – Раз так, сегодня мне нет смысла лететь в Техас за вещами. Слетаю после возвращения из Чикаго.
Это больше напоминает вопрос, поскольку жизнь вдруг теряет определенность. Я не знаю, где мы окажемся завтра, и у меня голова идет кругом. Но это непохоже на пору наших странствий, когда
Кэмрин кивает и выдвигает стул. Она садится на него, только когда завтракает. Но сейчас она, кажется, предпочитает тот, что ближе.
– Постой, – вдруг говорю я. – А так ли уж нам нужно снимать квартиру? Мы могли бы купить домик.
Это мой способ получить от нее ответ на вопрос: «Что с тобой происходит?», не задавая самого вопроса.
– Нет, Эндрю, – качает головой Кэмрин. – Я совсем не против квартиры. Я же понимаю наши возможности. Неужели я соглашусь, чтобы ты потратил отцовское наследство на дом в штате, который тебе не больно-то нравится?
Тоже сажусь, кладу руки на стол. Смотрю на нее, и мой взгляд говорит: «Девочка, ты меня не одурачишь».
– Я буду жить там, где хорошо тебе, – говорю я. – Если только ты не мечтаешь поселиться в иглу на арктических просторах или осесть в Детройте, остальные места не вызывают у меня возражений. А своим наследством я могу распоряжаться так, как хочу. И на что еще стоит потратить эти деньги, как не на покупку дома? Так всегда поступают разумные люди. Они вкладывают большие деньги в солидное имущество.
Моя доля в отцовском наследстве – это пятьсот пятьдесят тысяч долларов. Такие же суммы получили оба моих брата. Это ведь куча денег, а потребности мои невелики. Ну на что еще мне тратить свои тысячи? Если бы Кэмрин мне не встретилась, я бы жил в Галвестоне в скромном домишке с одной спальней и питался лапшой быстрого приготовления и замороженными полуфабрикатами. Мои расходы тоже были бы достаточно скромными. Я бы по-прежнему работал в мастерской Билли Фрэнка, потому что мне нравится запах автомобильного мотора. Кэмрин тоже не избалована, и это делает наши отношения идеальными. Но иногда меня цепляет ее упорное нежелание признать, что мои деньги – это и ее деньги. Это наши деньги. Когда мы встретились, я предложил пополнить счет на ее кредитной карточке. Кэмрин наотрез отказалась. А там у нее лежало всего шестьсот долларов. Их положил ее отец на непредвиденные расходы. Кэмрин упрямо заявляла, что платить за себя будет сама. Так она поступала со своей половиной наших заработков в баре «У Леви».
По правде говоря, это единственное, что меня по-настоящему волнует. Я хочу заботиться о ней, нравится ей моя забота или нет. Ей просто нужно к этому привыкнуть.
– Давай слетаем в Чикаго, проветримся, а когда вернемся, вместе займемся покупкой дома. – Я встаю и задвигаю стул, всем видом показывая: «Эта тема обсуждению не подлежит».
Кэмрин удивлена, но ее удивление меня не радует. И странная улыбка на ее лице – тоже.
– Если мы будем покупать дом, тогда никаких поездок. Нужно экономить.
– Перестань упрямиться. – Я взмахиваю руками, рассекая воздух. – Если ты так волнуешься за твою половину денег, ты всегда
Кэмрин разевает рот и смотрит на меня округлившимися глазами.
– Что за чертовщина? – спрашивает она. Попытка разыграть обиженную ей не удалась. – Я не шлюха какая-нибудь!
Она встает и хлопает ладонью по столу. Думаю, не столько ради протеста, сколько ради того, чтобы удержаться на ногах.
Улыбаюсь и иду к двери:
– Я такого не говорил.
Подойдя к двери гостиной, оборачиваюсь. Кэмрин стоит как вкопанная. Мои слова ее шокировали. Я подливаю масла в огонь.
– И ты будешь такой, какой я захочу! – выкрикиваю, отходя подальше. – Кстати, быть моей шлюхой – в этом нет ничего плохого!
Краешком глаза замечаю, что Кэмрин бежит ко мне. Устремляюсь в гостиную, будто мультяшный ниндзя, перемахиваю через диван, подбегаю к задней двери. Кэмрин не отстает. Она хрипло хохочет и упрямо пытается меня догнать.
В пятницу, под вечер, наш самолет приземляется в чикагском аэропорту О'Хара. Слава богу, Чикаго не встретил нас сугробами. Я действительно готов жить почти в любом месте, какое она выберет. Но если ее потянет в край снежных зим и жутких морозов, я все-таки буду спорить. Когда я вижу бесснежную местность, а температура на улице – пятьдесят три градуса [7] , у меня начинается головокружение вроде того, какое было у Кэмрин во вторник. Уж как-то подозрительно тепло для чикагского конца ноября. Нет, я не жалуюсь. Наверное, это и есть глобальное потепление. В таком случае зря им пугают.
7
Около 13 градусов по Цельсию.
Эйдан встречает нас в зале прибытия.
– Давно не виделись, братишка, – говорю я, пожимая его руку.
Обнимаю его. Эйдан хлопает меня по спине и улыбается Кэмрин:
– Рад тебя видеть.
– Я тоже, – отвечает Кэмрин и награждает Эйдана крепким объятием. – Спасибо, что пригласили нас.
– За это нужно благодарить не столько меня, сколько мою упертую жену, – говорит он и изгибает бровь. – Только, пожалуйста, не думай, будто я был против вашего приезда. – И подмигивает.
Кэмрин краснеет, и я беру ее за руку.
К нашему приезду Мишель приготовила поздний ланч. Эта женщина действительно умеет готовить. Ее взгляды на еду такие же, как у нас с Эйданом, и потому я ничуть не удивляюсь, когда вижу на столе жирные чизбургеры, а к ним – сырный соус. И пиво. Я от такого угощения – на седьмом небе.
Мы едим в гостиной, поглядывая на экран здоровенного, с диагональю в шестьдесят дюймов, телевизора, где идет какой-то фильм. Разговор довольно скучный, о том и о сем. Поначалу я боялся, что Эйдан или Мишель ненароком заденут запретную тему выкидыша. Напрасное беспокойство. Стоит взглянуть на их лица, и понимаешь: они об этом даже не вспоминают. Во всяком случае, Эйдан. Он держится подальше от серьезных и щекотливых тем. А Мишель – умница. Создает для Кэмрин настоящий душевный комфорт и ни одним словом не напоминает о том, о чем моя девочка старается забыть.