По дороге в вечность
Шрифт:
– Почему? – спрашиваю я, с любопытством глядя на Мишель.
Она выключает посудомоечную машину. Кухня отделяется от гостиной небольшим коридорчиком. Дверей нет. Сквозь арку виден диван, где сидят оба брата, попивают пиво и громко хохочут. Оттуда несутся возгласы, самый приличный из которых: «Да не загибай, братишка!» Бросив взгляд в ту сторону, Мишель поворачивается ко мне и, понизив голос, говорит:
– Он недоволен мной.
Я не верю своим ушам и пока молчу, думая, что она еще не закончила. Но Мишель тоже молчит. Это
– Не стоило мне заговаривать об этом, – вдруг произносит она. – Особенно зная, что вам с Эндрю пришлось пережить. Пожалуйста, извини.
– Не надо извиняться, – поспешно говорю я, стараясь ее успокоить. – Я тебя внимательно слушаю.
Мишель затронула мою больную тему, но меня ее слова почему-то не задевают, как задевали в устах Натали и других. Возможно, дело в том, что она не пытается ничего выспрашивать или жалеть меня. Сейчас разговор вообще не обо мне, а о Мишель, и я готова хотя бы выслушать ее. Это мой единственный способ ей помочь.
Мишель снова бросает взгляд в сторону гостиной, потом вздыхает.
– Эйдан хочет детей, – говорит она. Я чувствую, как внутри меня все сжимается, но вида не подаю. – Я тоже хочу, но не сейчас. Позже.
– Понимаю, – киваю я и пытаюсь внести долю юмора. – Хорошо, что это никак не связано с вашими отношениями или с тем, что он вдруг стал варить в подвале дома «кайфовые» смеси.
Мишель негромко смеется и вешает полотенце на штангу.
– Ты права. – Ее карие глаза тоже улыбаются. – Нет, по части смесей я могу быть спокойна. Я просила его дать мне еще года три. Я ведь и так постоянно окружена детьми. Я люблю их, а иначе в педиатрии нечего делать. Но одно дело, когда ты возишься с ребенком у себя в кабинете и знаешь, что его потом уведут или унесут, и совсем другое – растить своего. Это совершенно иной уровень ответственности. А воображение Эйдана не идет дальше Лиги юниоров, выездов на природу и так далее. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.
– Да, – деликатно смеюсь я.
Крошечная часть моего сознания задается вопросом: зачем Мишель мне это рассказывает? Может, хочет утешить? Дескать, растить ребенка непросто, и ты должна морально созреть для материнства. Может, и так. А возможно, я это придумываю, а она просто хотела поделиться своими бедами. Ей действительно тяжело. Пока мы гостим, они с Эйданом будут «держать фасад», но после нашего отъезда все вернется на круги своя.
– Как у Эндрю с сеансами физиотерапии? – спрашивает Мишель.
Атмосфера в кухне сразу же меняется. Нам обеим становится легче дышать. Мы радуемся, что щекотливые темы остались позади.
– Поначалу у него была мышечная слабость, но он быстро окреп. Практически перестал ходить на сеансы.
– Что ж, приятно слышать. – Мишель кивает, выдвигает стул и садится.
Возникает пауза. Мы обе не знаем, о чем говорить. Нас выручают Эйдан и Эндрю, которые вваливаются на кухню. Эйдан направляется прямо к холодильнику, а Эндрю усаживается своим тяжелым задом мне на колени.
– Эндрю! – Я хныкаю и смеюсь, пытаясь столкнуть его с колен. – Похудей на несколько фунтов. Ты меня вот-вот раздавишь!
Он не слезает, а поворачивается ко мне и целует в переносицу.
– Слезь! Слышишь?! – воплю я, и он наконец слезает. – У тебя такой костистый зад.
Я энергично тру затекшие ляжки. Разумеется, его зад никак не назовешь костистым, но выражение его лица стоит этой драматичной лжи.
– Как маленькие, – говорит нам Мишель.
Она уже возле раковины. Я даже не заметила, когда она успела встать.
Эйдан достает из холодильника еще бутылку пива и садится на стул, где прежде сидела Мишель. Эндрю поднимает меня на руки, будто пушинку, занимает мой стул. Я оказываюсь у него на коленях.
– Вот так-то лучше, – говорю я.
Эндрю обнимает меня за талию:
– Мы тут с Эйданом поговорили…
Концовка фразы может быть любой, и я не уверена, что она мне понравится.
– Да? – настороженно спрашиваю я и смотрю на Эйдана, поскольку лица Эндрю мне не увидеть.
– И о чем же вы, интересно, говорили? – поддразнивает его Мишель. Она стоит, упираясь бедром о кухонный стол, и смотрит на нас.
– Как насчет того, чтобы завтра вечером поиграть в моем баре? – Эйдан ставит бутылку на стол. – Самый людный вечер недели. Посетителям ваш репертуар наверняка понравится.
Единственный раз, когда я нервничала, выступая в баре, был наш с Эндрю дебют в Новом Орлеане в «Олд пойнт баре». Но сейчас петь в присутствии Эйдана и Мишель, перед незнакомыми людьми, которых я, скорее всего, больше никогда не увижу… Не могу сказать, что я уж так сильно нервничаю, хотя у меня скручивает живот.
– Я не знаю…
Эндрю нежно поглаживает мне спину.
– Соглашайся, – говорит он, стараясь не быть слишком бесцеремонным.
«Эндрю, куда подевалась твоя настойчивость? – мысленно спрашиваю я. – Стань прежним. Веди себя как в тот день, когда ты заставил меня под дождем лезть на крышу твоей машины или когда я не хотела помогать тебе менять колесо, а ты буквально за руку вытащил меня из салона».
– Соглашайся, – вторит брату Эйдан. – Эндрю говорит, ты отлично поешь.
– Эндрю преувеличивает, – бормочу я, одновременно краснею и вздрагиваю. – Ты ему не верь.
– А я думаю, это замечательная идея, – добавляет Мишель, садясь к мужу на колени.
Он игриво шлепает ее по бедрам. Этот жест мне знаком. То же проделывал со мной Эндрю, и не раз. Вообще-то, с Эйданом у Эндрю куда меньше внешнего сходства, чем с Эшером, но общность привычек сразу выдает в них братьев.
Я наклоняю голову. Эндрю завел мои руки себе за шею и сплел пальцы. Он улыбается во весь рот. Ну как тут скажешь «нет»?
– Ладно, – соглашаюсь я. – Буду петь. Но нужно подобрать музыку.