По дорожкам битого стекла
Шрифт:
Дани открыл люк в потолке и принялся играть в собаку, подставляя лицо ветру. Время от времени он вываливал наружу язык, но, наглотавшись пыли, бросил эту затею.
— Слезь ты, к чёртовой матери, не хватало, чтобы нас оштрафовали! — прикрикнул на него водитель.
Тот подчинился, но далеко не с первой попытки.
Герман ныл о том, что ему надо помыться, ведь он уже три дня грязный. Обычно дома он ходил в душ по два раза в день, чем показался всем остальным излишне чистоплотным идиотом. Потому что, какой смысл мыться, если не воняет, или если с виду не грязный. Дани вообще добавил, что когда
Макса же бытовые условия перестали волновать ещё в первый день поездки. В принципе, всё житейское и телесное волновало его в последнюю очередь.
— Если у вас есть трава, то советую избавиться от неё до границы, — сказал водитель.
Макс полез в свои запасы. Там оставалось ещё прилично травы, а также рецепторных анальгетиков и снотворных. Таблетки можно было бы выкинуть, а вот от натурального продукта было жалко избавляться просто так.
— Быстро все курим эту дурь! — скомандовал он.
— Ну выкинь ты её, не будь жлобом, — скривился Джеффри.
— Нет, я не люблю разбрасываться своими веществами.
— Чувак! У нас же ещё впереди ночь в Белгороде, — встрял Герман. — Может быть, там?
— Мы сможем курить это всю дорогу, до и после концерта, плюс ещё поделиться с тёлками.
Дани тяжёло вздохнул.
— Ладно, я с вами, но только для общего дела. Я не люблю траву, моя мамаша постоянно её курила. У нас вообще все шкафы в доме были заняты горшками с рассадой и лампами. Я начал курить марихуану ещё в утробе. Она мне уже поперёк горла.
— Я хочу твою мамашу, — сказал Макс, затянувшись.
Дани издал какой-то сдавленный смешок.
— Да я не об этом. Хочу нормальную мамашу, и папашу заодно, а не семейку инженеров-«совков».
— Но ты ведь сам понимаешь, что когда твоя мать долбается и водит домой мужиков, это несколько ненормально.
— Мы сами сейчас глубоко ненормальны, — Макс затянулся снова, передавая бонг Герману.
— Но у нас же хватает ума не заводить детей, — хмыкнул тот.
— Ну, по крайней мере, пока мы не перебесимся, — возразил Джефф.
Герман посмотрел на него скептически, как на что-то странное и непонятное.
— Ты любишь детей?
— Я пока не знаю об этом, — барабанщик пожал плечами.
— Мерзкие дети, всех в суп, — рассмеялся Макс.
В Белгороде было жарко, настолько жарко, что хотелось содрать с себя кожу и поджарить мясо. В назначенном месте их встретил какой-то очень говорливый товарищ, который всё время старался поведать о достопримечательностях и красотах своего города. Герман послушно кивал, рассматривая невидящим взглядом очередной храм, торговый центр или общественный туалет. Ему очень не хотелось показаться избалованной рок-звездой. Макс в открытую уже выказывал своё пренебрежение, валяясь в клумбе. Ему было на всё наплевать. Воронёнку удалось сквозь зубы в вежливой форме объяснить, что они очень устали с дороги и хотят немного поспать и помыться.
Макс ныл, что ему хочется есть. Оттого и скупал в магазине всё, что было в красивых упаковках. В его состоянии вся еда казалась пищей богов. Никогда не ходите с укурками по супермаркетам. Неведомым образом ему удалось
— Блин, я ожидал такого от Дани, но не от тебя точно, — вздохнул Герман, покидая место преступления.
— Просто когда мне кажется, что этот мир задолжал мне, я ворую из магазинов. Если бы не я, у нас дома не было бы столько красивых пепельниц.
Герман остановился и потряс его за плечи:
— Так, ты главное не во что не вляпайся.
Макс посмотрел на него из-под полуопущенных век:
— Всё нормально. Правда.
Перед концертом все ещё раз причастились травой и вышли на сцену в разноцветный туман огней. Руки зрителей росли словно из земли, утопая в этом мареве. Кое-где светились глазами угольки сигарет. И даже самое мёртвое казалось живым. «Opium Crow» делились своим «приходом» с публикой. Макса шатало; он опустился на колени, допевая «Опиум». По правде говоря, сейчас больше хотелось гладить микрофон, чем петь. Но если задуматься, то слушать свой голос было тоже неплохо. Главное, чтобы не отпустило в самый неподходящий момент, когда краски вдруг померкнут и всё станет обычным и серым, как простой провинциальный клуб.
Он заглянул им в глаза, сразу во множество глаз, что сложились в единый калейдоскоп. Это дало им шанс заглянуть в него. «Мне нужны Ваши слёзы», — сказал Макс в перерывах между песнями. Зал закачался как море. Вдруг стало страшно, когда в сознании стали прорастать ядовитые цветы. Они окутывали зал и его самого. Эфемерная липкая гадость. Зёрна «Гавайской розы», что дал хозяин вписки, оказались не пустой «разводкой». Ничего, это можно пережить, если смотреть сквозь предметы, то ничего не будет. И мир станет прежним и прекрасным. Он и правда чудесен, если вовремя повернуть рычаги. Если допеть свою песню, не забывая слова. Макс понял, что уже давно поёт странный экспромт вместо текста «Свободы»:
«Свободу соблазну уродов, Вкусивших всю чёрную воду. Свободу больным и убогим, Презревшим единого бога».Никто, казалось, не обратил на это внимания, кроме Германа, что странно на него вытаращился, пропустив все свои бэк-вокальные партии. Надо отдать ему должное, он продолжал играть как ни в чём не бывало. Дани странно слажал, заставив всех вовремя подстроиться. Его, вероятно, просто испугало выражение лица Германа.
Выступление закончилось каким-то безумным психоделическим джемом с нотками тёмного шаманизма. Под такую музыку обычно просыпается древнее зло, чтобы идти пожирать солнце и выбивать глаз луне. «Opium Crow» буквально обрушили на толпу свой внутренний ад.
— И что это было? — спросил Герман после концерта.
— Это мой маленький ночной кошмар, — ответил Макс.
В этот вечер он курил, пока не «поймал бледного». Дани же тем временем сидел на коленях возле унитаза с банкой варёной фасоли. Периодически он кидал туда одну фасолину и удивлённо заглядывал в фаянсовую чашу белого друга.
— Да что вы все, с ума посходили? — на пороге возник Герман с бутылкой краденого виски.
Дани посмотрел на него слегка испуганно, затем вдруг выдал: