По древним тропам
Шрифт:
— Скажи, сынок, доктору, тысячу ему благодарностей. Ни на час не оставлял меня… Добрый человек! Хочет сам отвезти меня в больницу, в город… Но это бесполезно…
Лицо старого мастера скривилось в судороге, и, не договорив, он опять потерял сознание. Доктор поспешил с уколом, но укол уже не мог ему помочь…
Его недуг был неизлечим, и средство от него осталось вместе с отнятой родиной…
Перевод А. Самойленко.
СВЯТОЙ ИЗ АЙДЫН-БУЛАКА
— В этом году, косматая голова, ты пойдешь в школу, — сказал отец, не слезая с коня, вытащил из-под
Я онемел от неожиданности, остановился на пороге как вкопанный.
— А сейчас собирайся в дорогу. Я покажу тебе горный яйлак, — добавил он весело, пришпорил коня и ускакал в правление колхоза.
Две таких радости в одно утро! Какой семилетний мальчишка не взлетит от них на седьмое небо! Новый портфель и сразу поездка на высокогорное пастбище, где я никогда не был…
— Ур-р-р-ааа! — закричал я, всполошив мать.
Это солнечное июньское утро в начале тридцатых годов у меня до сих пор в памяти. И поездка, будто открывшая мне дорогу в неведомый мир.
Наше село стояло у зеленых предгорий, и мы, мальчишки, давно излазили его окрестности. По рассказам старших представляли все, что там, за предгорьями, но увиденное в течение трехдневного пути поразило мое воображение: неприступное великолепие гор, цветущие долины — пастбища не только нашего колхоза, но и всего района — Асы, Ой-джайляу, перевалы Киясу, Туюксу, Гимса-джра… Моя лошадка привычно шагала по каменистой тропе, я вертел головой, оглядывался и видел, как незаметно исчезало за моей спиной наше село — вся долина в синей дымке тумана — и надвигались горы. Мы свернули за крутую скалу. Перед нами открылись далекие снежные пики и яркое солнце над ними. Я почувствовал себя крохотным ягненком перед громадами скал, их величественностью, красотой. Сердце замерло и, казалось, перестало биться.
Третий день пути. Мы одолели последний перевал Гимса-джра, остановились. Меня удивило, что среди отвесных скал, напоминающих мне неприступные стены древних крепостей, которые я видел в книжке с картинками, лежит настоящая широкая равнина, блестят осколками зеркала голубые озера, течет речка, узкими высокими пирамидами чернеют густые тянь-шаньские ели. И все это высоко в горах.
Начался спуск. Лошади, будто на ощупь, шли по узкой тропе. Справа, почти отвесно, текли вниз ручьи каменный осыпей. А впереди, это я видел еще с перевала, наш путь преградила глубокая щель. Она была похожа на раскрытый клюв гигантского птенца.
Я спешился, подошел к краю, примериваясь, как буду перепрыгивать. Отец рассмеялся.
— У тебя сколько ног?
— Две, — наивно ответил я.
— А у лошади четыре. И каждая сильнее твоих. Садись в седло, не бойся. И запомни: когда пришпоришь, поводок отпусти, дай лошади волю. Для нее это не в первый раз.
Он подождал, пока я взобрался на свою лошадку, сказал:
— Смотри как. — И, дав своему коню короткий разбег, легко перемахнул на ту сторону.
Недолго думая, и я поскакал и через секунды полета оказался с ним рядом. Даже испугаться не успел.
Путь к горной долине Ой-джайляу теперь был не опасен.
Отец был колхозным зоотехником. Два дня мы осматривали строящиеся овчарни и загоны, пастбища, юрты животноводов, пили кумыс.
— А теперь, — сказал на третье утро отец, — поедем с тобой на стоянку, где готовят скакунов к байге. Увидишь своего дружка Эшбая.
Эшбай — мой ровесник. Наши дома в ауле стоят рядом, я знал, что он будет участвовать в скачках, и немного завидовал ему.
— Они готовят новую лошадь? — спросил я, польщенный тем, что все это время отец разговаривает со мной, как с равным.
— Кто это «они»? — спросил отец, будто не понимая, о чем идет речь.
Я насупился. Ведь понятно же кто: дядя Касымбек и его сын Эшбай. Разве не ясно, о ком мы говорим?
— Ну ладно, ладно, не сердись. Они выставят трех скакунов: гунана, дунена и жеребца — дунена-беш [31] .
— А гнедка?
— Он уже старый, сынок. Отбегал свое, — ответил почему-то со вздохом отец. — Пойдет дунен — сын гнедка. Его вполне можно допустить к скачкам в одном заезде с лошадьми любого возраста. Силен конь. А впрочем, узнаем, как решил Касымбек-ака.
31
Гунан — трехлетний жеребенок, дунен — четырехлеток, дунен-беш — пятилеток.
У юрты табунщиков нас встретила Купия-дженгей [32] , пригласила войти, но отец отказался. Я понимал его нетерпение: ему, бывалому любителю скачек и знатоку лошадей, хотелось поскорее увидеться со своим давнишним другом, посмотреть коней. Я устал за дорогу и с превеликим наслаждением растянулся бы на кошме и подушках в прохладе юрты, но ожидание встречи с Эшбаем придало мне сил.
— Они там, — Купия-дженгей указала рукой на острый клин поднимающихся по склону елей, — у табуна.
32
Дженгей — тетя.
…Взрослые при встрече разговор начинают издалека: как доехали? что нового на джайляу? как ожеребилась каурая кобыла? не беспокоят ли волки? — о житье-бытье разговор. И, лишь заложив под язык насыбаю или выкурив по закрутке табаку, как бы незаметно переходят к главному: как идет подготовка к бегам?
Не нарушили эту древнюю традицию и сейчас. Будто ненароком отец сказал:
— Что-то не видно в табуне потомка гнедого жеребца. Не под твоим ли батыром потеет?
— Ты угадал, Абеке, — ответил, опершись локтем на колено, Касымбек-ака. — Вон, под ельником, он как раз и скачет. И ты смотри, улкенбас [33] , твой глаз как у птицы, — добавил он, и его тяжелая рука грубовато коснулась моей головы.
33
Улкенбас — дословно: большеголовый.
Я взобрался на свою лошадку и уже тронул повод, чтобы ехать навстречу Эшбаю, но отец жестом остановил меня. Однако Касымбек-ака, увидев мое огорчение, сказал:
— Поезжай к дружку. Только не торопись.
О чем мы с Эшбаем говорили? О моем новом портфеле, новостях в селе, какой у меня конь и конечно же о нашем гнедке-дунене под Эшбаем — сыне того гнедка, который в прошлые годы не раз брал призы. У него последняя пробежка перед выстойкой, а там и скачки. Он совсем не вспотел, только за острыми ушами мокро, и потому была необходима эта последняя пробежка. Гнедок мне не приглянулся: слишком невзрачен. Все другие лошади в табуне, он пасся рядом на склоне, как лошади — крепко сбитые, шерсть на них так и лоснится: ведь тучные горные луга с хорошим разнотравьем, прохлада гор, нет мух, оводов — нагуливайся. А дунен, о котором столько разговоров, худ и явно неуклюж. И ходил как-то странно — вперевалку, широко расставляя задние ноги. Голова у него, и без того маленькая, казалось, усыхала. Только глаза нетерпеливо поблескивали. Дунен то и дело вытягивал шею, вырывая из рук Эшбая повод, будто требовал от седока продолжить бег.