По дуге большого круга
Шрифт:
— Что? — крикнул Рябов. — Что там, в машине? Звоните же, звоните, Решевский!
Телефон не работал. Решевский свистнул в переговорную трубу и услышал в ответ далекий-далекий голос Ивана Иконьева.
— Выше пояса, — сказал старший механик, — мне выше пояса…
Дед был человеком высокого роста, но Решевский и в эту минуту не понял стармеха.
— Какого пояса? — закричал он в переговорную трубку.
— Динамка скисла, — спокойно проговорил Иконьев. — Я вырубил вспомогач.
Решевский отнял ухо от раструба и, глянув на Рябова, сообразил, что капитан все понял.
— Всех людей на ручные помпы, — спокойно распорядился Рябов.
Он увидел растерянное лицо радиста в дверях рубки, понятно, ведь электроэнергия не поступала больше на передатчик, негромко бросил ему: «Переходите на аварийное питание», радист закивал и исчез.
Решевский ушел. Рябов приказал матросу вызвать старпома и, когда тот появился на мостике, сказал ему:
— Отберите нескольких матросов и готовьте шлюпки левого борта. С правого нам уже не спустить… И проверьте спасательные плоты. Боцману поручите запастись продуктами, водой. Возможно, придется оставить судно. К нам идут на помощь, но…
Старпом понимающе кивнул и молча удалился. Теперь Рябов был совсем один в рубке и усмехнулся, глядя старпому вслед. Вот когда-то и сам он, Рябов, был таким же чифом-молчуном на славном пароходе «Дон». Кончился «Дон», давно порезали его на патефонные иголки, теперь вот и у капитана Рябова заканчивается последний его рейс…
Когда начались нелады с рыбой, оскудели традиционные районы промысла, Рябов напросился в поисковики, в этом деле можно еще было пощипать у Жар-птицы хвост. Промышлять помногу, брать по два-три годовых плана уже не получалось, но есть шанс обнаружить неизвестные скопища рыбы — тут слава мимо тебя не проскочит, не замнут твое имя, даже если в связи со второй женитьбой числится за тобой аморалка.
«Вот и доигрался, доискался, фрайер», — подумал о себе Рябов, и стало ему грустно и немного смешно.
Он хотел пойти в радиорубку, узнать, как работает станция на аварийном питании, но «маркони» вдруг сам появился на мостике.
— Мурманчанин идет! — крикнул он с порога и взмахнул листком бумаги. — К нам идет! БМРТ «Рязань»… Я поработал на пеленг, дал координаты! Они видят нас на экране локатора в пятнадцати милях…
«Это ему чуть больше часа ходу, — подумал Рябов. — Может быть, и не придется мочить спасательные плоты… Выдержит ли так долго «Лебедь»?»
— Пригласите сюда моего дублера, старпома, первого помощника и деда, — стараясь говорить помягче, сказал радисту Рябов.
Когда все собрались, капитан ознакомил старших командиров с сообщением о «Рязани».
— Продержимся на плаву до ее подхода? — спросил он, обводя каждого из четверых взглядом.
— Должны, — ответил первый помощник. — Народ работает одержимо, и паники никакой я не заметил.
Иконьев пожал плечами.
— Запас плавучести пока есть, — буркнул он.
— Может быть, выбросить часть рыбы из трюмов? — предложил Решевский.
— Подумаем, — кивнул Рябов. — Надо связаться с «Рязанью». Кто там капитан?
— Волков, — ответил радист.
— Какой еще там Волков? — грубо сказал Рябов. — Запросите у мурманчан все данные о капитане…
Несколько минут все молчали. Решевский отвернулся, и, искоса поглядывая на него, Рябов не смог ничего увидеть на лице дублера.
Наконец вернулся на мостик радист и молча протянул капитану листок.
«Волков Игорь Васильевич», — прочитал Рябов.
«Нет! — мысленно закричал он. — Только не Волков… Нет!»
Рябов скомкал листок в кулаке, сквозь зубы выругался. Тяжелым взглядом обвел он лица удивленно смотревших на него помощников и криво усмехнулся.
— Недолго фрайер веселился, — обращаясь в пространство, сказал капитан и дернул щекой, исказив лицо в зловещей гримасе.
Никто не понял смысла этой фразы…
Кроме Решевского.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Отец мой, профессор Решевский, был пристрастен к живописи импрессионистов и научил меня понимать их картины. Он раскрыл мне тайну музыкального мазка «впечатлительных», и эта привязанность к Моне, Сислею, Ренуару осталась навсегда со мной.
И потому был тронут предупредительностью Галки, когда уже в море открыл чемодан и среди белых рубашек обнаружил пластинку с симфонией Хиндемита «Художник Матисс». О композиторе этом я только слыхал, музыкальное воспитание мое пришлось на во всех отношениях строгие годы, и Хиндемит тогда надежно зачислялся вместе с Шёнбергом в «проклятые» авангардисты.
Мне тут же захотелось проиграть симфонию, и я отправился в салон команды, там стоит у нас радиола. Но аппаратура, увы, не действовала, сожгли мотор или что там еще покурочили во внутрях, когда гоняли в предотходные дни пластинки. Подался я к радистам, у них должен был быть проигрыватель, но оказалось, что вся их система трансляции рассчитана на магнитофонную пленку. Я знал, что есть радиола в каюте помполита, но идти к нему с такой просьбой не хотелось, и предпочел расстаться с припрятанной ко Дню рыбака бутылкой «Еревана», отдал ее электромеханику за его обещание починить злополучный мотор.
Коньяк «светило» наш употребил незамедлительно, а механизм чинил недели две. К этому времени мы пересекли Атлантику по диагонали, покрутились в высоких широтах, а потом примчались вот сюда, где уже вел поиск корабль из Гдыни «Дальмор».
С поляками у нас самый тесный контакт в океане. Обмениваемся промысловой информацией, даем друг другу советы, иногда ездим в гости. И конечно, в тихое время суток ведем неторопливые беседы по «Кораблю». Ведь разведчики работают вне группы, и своим «толковищем за жизнь» мы никому не мешаем.
Вечером, на вахте третьего штурмана, когда Рябов ушел уже спать, я связался с «Дальмором». К аппарату подошел мой тезка и давнишний знакомый Станислав Рымашевский, начальник производства на «Дальморе».
— Здравствуй, Стась, — сказал он мне на приличном русском языке, хотя и с характерным для поляков акцентом. — Давно тебя хочу спросить: ты не есть наш поляк?
— У нас таких «поляков», как я, предостаточно, тезка. Хотя, наверно, кто-то из моих предков был из ваших мест.
— Наверно, он был из Гдыни. Все добрые моряки есть из нашего города. Это так… С тобой хочет говорить наш Кшистоф Адамович.