По Гвиане
Шрифт:
Во время отлива от канав исходит отвратительный запах. Я не говорю уже о бесчисленных роях жужжащих москитов. Это вопрос, касающийся окрестных жителей, которых они жалят. Но меня возмущает и приводит в отчаяние то, что муниципалитет ровным счетом ничего не делает, чтобы уничтожить открытые очаги заразы.
Мне говорят, что виной всему приливы и отливы и что если покрыть сводами канавы канализации, эти настоящие клоаки, то заключенные в них потоки не будут регулироваться морем и в результате могут произойти аварии. А я думаю про себя: какие еще аварии? В конце концов, я могу согласиться с тем, что открытые канализационные канавы допустимы в кварталах
Впрочем, это не единственный упрек, который приезжий может адресовать муниципалитету или службе по уборке мусора или, наконец, управлению мостов и дорог. Не знаю, кто повинен в подобном небрежении. Я констатирую сам факт и весьма сожалею об этом, но он очевиден и, главное, очень пахуч.
Другой пример. Я только что прошел по побережью от особняка губернатора до бухты Шатон. Мне говорили, что подобная прогулка очень приятна, ибо с моря в любую погоду дует бриз. Мне хотелось подышать свежим воздухом, а не знойными испарениями города. Я спустился к морю по узкой тропинке между особняком и красивым домом, где прежде жил директор управления общественных работ.
Сбоку я нашел дорогу, ведущую вдоль берега, но не повторяющую его извилин, и, не задумываясь, пошел по ней, глубоко вдыхая благословенный ветер прилива. Я шел медленно, любуясь прекрасной панорамой моря, волны которого разбивались о большие коричневые скалы, и не глядел под ноги. Один неверный шаг вернул меня к действительности. Я споткнулся о большую жестяную банку из-под топленого свиного сала и чуть не растянулся на огромной куче пустых бутылок. Однако я продолжал идти вперед, зачарованный морской далью.
Какая прекрасная панорама, но и какая ужасная дорога! Нет, свалки Женвилье, Нейи или Бонди [61] никогда не представляли собой подобного зрелища! Со всех сторон землю усеивают разного рода отбросы: банки из-под сардин, лохмотья, разбитые тыквы, осколки бутылок, пальмовые листья, гнилые бананы и другие фрукты, куски досок, консервные банки, старые рваные башмаки, грязные и вонючие обрывки ткани — и все это перемешано с большими кучами сена, послужившего упаковочным материалом и сгнившего под действием морской воды и дождей.
61
Женвилье, Нейи, Бонди — пригороды Парижа.
Горы мусора и нечистот покрывают самое приятное место прогулок в городе, протянувшееся более чем на полтора километра. Эту территорию не только не убирают, но к прежним отбросам ежедневно добавляются новые. Скопления мусора уже настолько значительны, что здесь невозможно даже пройти к «Скалам», очаровательному уголку побережья напротив улицы Прованс.
Администрация, безусловно, повинна в подобной нерадивости, но, с другой стороны, что можно сказать о людях, которые нисколько не заботятся о санитарии и превращают эту часть города в огромную клоаку?
С чувством отвращения я повернул назад и вышел на улицу Артуа, ведущую в сторону бухты Шатон. Я миновал каторжную тюрьму и некоторое время следовал по дороге, окаймленной с обеих сторон буйной растительностью, затем остановился у великолепной плантации кокосовых пальм, расположенной слева между небольшим рейдом и обводным каналом.
Вид этих высоченных пальм, увешанных прекрасными плодами, был столь же прелестным, сколь и неожиданным. На плантации свыше двух тысяч деревьев. Они расположены на благоприятном месте, на подходящей почве; здесь они растут очень быстро и дают обильные плоды. Я дохожу до бухты Шатон, что вдается в сушу и образует изящную арку с прекрасным пляжем, покрытым мелким песком; поблизости из воды выступают большие серые скалы, о которые беспрерывно разбиваются волны. Справа высится гора Мон-Табо, покрытая гигантскими деревьями, а дальше виднеются холмы Бурда, придающие пейзажу мягкий зеленый тон, слегка затушеванный неуловимой сероватой дымкой.
Я сажусь под изящной листвой кокосовых пальм и, как сибарит, наслаждаюсь тенью и прохладой. Здесь собралась многочисленная компания. Какому-то дельцу пришла в голову удачная мысль открыть в этом месте бистро. Прямо на земле установлены столы; вы садитесь на грубо сколоченный стул и пьете кокосовое молоко или, точнее, кокосовую воду.
Как и везде, здесь чувствуется местный колорит. Я присаживаюсь за стол, стараясь не оказаться под кокосовой пальмой с плодами, ибо падение одного из них может причинить немалый вред моей черепной коробке; заказываю стакан кокосового молока. Поскольку напиток находится в десяти метрах от земли, официант — индус с тонкими мускулистыми ногами — проворно взбирается на кокосовую пальму (своего рода аналог винного подвала), и на землю, подобно бомбам, сыплется град кокосовых орехов. В два прыжка, которым позавидовали бы четверорукие, индус оказывается на земле. Он вскрывает секачом еще зеленый орех и подносит его мне вместе со стаканом.
Я наливаю из ореха бесцветную, совершенно прозрачную жидкость в стакан, который быстро наполняется. Мне рассказывали чудеса о вкусе и свежести этого напитка. Я доверчиво отпиваю большой глоток и очень удивляюсь тому, что не ощущаю свежести; у напитка легкий привкус какой-то своеобразной минеральной воды, напоминающий о тех недобрых временах, когда глиняный кувшин играл в жизни настолько неприятную роль, что о нем не хочется и вспоминать.
Видя мое разочарование, соседи по столу готовы возмутиться. Чего же вы хотите? Я еще не настолько креол, и моему европейскому горлу трудно привыкнуть к тем необычным вещам, которыми его потчуют уже несколько дней.
Мне советуют добавить к этой жидкости немного абсента или вермута. Если чистое кокосовое молоко показалось мне только неприятным, то такая смесь просто никуда не годится. Как мне говорили, мякоть внутренности ореха, в которой только что находилось молоко, очень хороша на вкус. Эта мякоть в сантиметр толщиной еще не созрела и имеет вид студенистой массы. Здесь ее называют «коко-молль». Официант принес мне и ложку, которой я выскребываю внутренность ореха. Пробую беловатую мякоть. Она совершенно безвкусна и похожа на голубоватую кашу, как белок яйца в мешочек, но, повторяю, она лишена всякого вкуса.
Я плачу двадцать сантимов за экзотический напиток и оставляю на чай крупную монету официанту, более удивленному подобной щедростью, чем полным отсутствием у меня восторга по поводу поданного налитка.
Возвращаюсь в город.
Пять часов дня. Я крайне удивлен тем, что уже горит много уличных фонарей, хотя на небе еще сияет солнце. В безлунные ночи Кайенна освещается керосином. В данный период наш естественный спутник блистает своим отсутствием, и поэтому действует городское освещение.