По исчезающим следам
Шрифт:
Песок под ногами ожил, потек, стягиваясь в одно место. Словно отхлынувшая вода, собираясь сформировать очередную, готовую обрушиться на берег волну.
– Мы не одни! – зарычала змея, срывая с головы перекрученную, так похожую на чалму, блузку.
– Мы никогда не были одни, – успела сказать я, прежде чем безглазая голова памятника, сформировавшись, повернулась в мою сторону.
– Ты ведь не собираешься нарушить обещание? – проговорил Простой. – Я уже нарушил одно и лишился тела.
– Клятву крови, – поправил его целитель. – Говорят, вы нарушили клятву
– Может быть, – ответил демон и вдруг сказал то, что мы так хотели услышать, то, на что уже перестали надеяться. – Я согласен на предложение Седого.
В саду установилась выжидательная тишина. Мы ожидали чего угодно, но только не этого. Казнь? Пытки? Мгновенная смерть? Силы, которые уходят в песок? Чего угодно, но не согласия. И не сейчас, когда мы снова пойманы, а целитель мертв.
– Значит, мы можем идти, да? – спросила через минуту Пашка жутким тонким голосом обиженного ребенка, в которого ее превращала Желтая цитадель.
Даже Мартын отвел глаза в сторону.
– Как из одного следует другое? – казалось памятнику и в самом деле интересно. – Что важнее для Седого: ответ на вопрос или жизни посланников?
Риторический вопрос. Назови Простой конкретную цифру жизней, которую надо принести за знания, сюда бы уже маршировала шеренга пленников с улыбками на устах и светом высшего предназначения в глазах. Кириллу стоило лишь приказать.
– Но, – чешуя вдруг исчезла, и перед восточником снова стояла девушка с темными волосами, – но…
Что она могла сказать? Что не хочет умирать? Так он это знал.
Был один вопрос, ответ на который не столь важен. Важно было понять, почему его никто не задает.
Я посмотрела на могилу Киу и, передернув плечами, пошла к надгробию. Стало грустно.
– Ольга, – рявкнул целитель.
Так взрослый одергивает ребенка, который вроде и не делает ничего совсем уж страшного, но перед соседями все равно неудобно. Пашка громко сглотнула, может, чересчур громко, но Простой молчал.
Приблизившись к коленопреклоненной фигуре, я тихонько провела рукой по плечу.
«Гаро, Киу».
Взяла в руки белую коробку и сняла крышку. Скрепленные кольца доспеха лежали там, как и завернутая в целлофан кость.
– Ольга, – чуть громче и чуть отчаяннее повторил парень, одно дело быть дерзким перед лицом вынесенного приговора, другое потерять нечаянную надежду из-за неосторожного поступка человека.
Я только покачала головой. Они забыли одну очень важную вещь, истину, которую усваиваешь первой при общении с нечистью. Никто не будет с вами разговаривать, если это никому не нужно. Демон мог уже тысячу раз убить нас, но не сделал этого. Чем на этот раз Простой оправдает словоблудие? Еще одним замшелым законом? Биллем о правах для первых блюд? Конституцией мертвых? Пактом об отмене пыток для каждого третьего пленника?
Да, ничем. Все уже решено и, чтобы мы не сказали, чтобы не сделали, этого не изменить. Так почему не взять коробочку, я ведь обещала.
– Почему вы не согласились сразу? – я посмотрела в слепые глаза памятника. – К чему все это? Казнь? Целитель? Приказ? И даже попытка бегства? Так забавно наблюдать за бегающими по колесу хомячками?
– Человек оказался не в пример умнее, надо выразить Седому поздравления, или соболезнования, – задумчиво, словно самому себе, сказал памятник. – Может, в чем-то Кайор был прав. И не все, что вылетало из его рта, стоило затолкать обратно, – из голоса пропали эмоции, собранный из песка мужчина снова стал собой – демоном, простым и равнодушным. – Победа, доставшаяся без труда, не многого стоит. Она обесценивается везением. Зато сейчас вы готовы говорить и даже умолять.
– Я и тогда была готова, – пробормотала я.
– Киу ушла, – он посмотрел на коленопреклоненную статую. – Может, пора и мне двигаться дальше? Снова жить и умереть от руки потомка? Такое объяснение тебя устроит, наорочи севера?
– Нет, – ответила я.
– Да, – одновременно сказал целитель.
Явидь промолчала, не сводя взгляда с подвижного песка у ног демона. Ей было все равно.
– Простите, но оно слишком человеческое, – пояснила я.
– Все-таки соболезнования, – решил для себя хозяин Востока. – Я согласен на предложение Севера, точка. Без обсуждений и объяснений. На вас мне наплевать, но, если уйдете целыми, это расценят, как слабость. Толпы охотников за сокровищами будут рыть подкопы, кто-то из моих собратьев обязательно попытается втянуть Восток в распри за пределы, так что…
Простой повернул слепую голову, земля у его ног вспучилась, приподнимаясь, словно там действительно пробивался источник, только состоял он не из воды, а из светлых кристалликов песка.
– Я кое-чего вас лишу, вернее, вы сами отдадите. Или умрете. Мне все равно.
– Нет-нет-нет, – замотала головой Пашка, пятясь от поднимающейся кучи песка и моментально обрастая чешуей, – силы я вам не отдам, человеком жить не стану.
– Если это все, что тебя волнует, мы закончим раньше, чем я надеялся.
Песочный бугор, выросший едва ли не выше меня, прорвался, как прорывается нарыв на коже, выплескивая наружу гной. Мы снова увидели джина. Его все еще обхватывали прозрачные ленты, а в правой руке все еще была пузатая фляга. Тот же исполнитель желаний. И совершенно другой. На левой руке от плеча до запястья отсутствовала кожа, без всякого стеснения открывая голубые вены, белые жилы, перекрученные жгуты мышц и кровь. Много крови. От него пахло паленой кожей и чуть сладковатым мясом с дымком. Каждый сантиметр открытых мышц покрывали узорные ожоги рун.
Больше всего это напоминало то, как клеймят каленым железом скот. Видела один раз в детстве на колхозном поле. Выпученные от боли коровьи глаза, мотающаяся башка, надрывное отчаянное «мууу» заставляли пятилетнего ребенка тихо плакать по ночам еще с неделю.
Последний час плохо прошел для Евгения, в его глазах плескалось нечто такое, чему я даже не сразу подобрала определение. Не страх, не неверие, не вызов, нет. Это было нечто невозможное, униженная жалость, такими глазами собака смотрит на хозяина, который пинает ее сапогом. Смотрит и продолжает вилять хвостом.