По исчезающим следам
Шрифт:
На миг взгляд джина ожил, наполняясь прежним огнем, заставляющим верить в его видения, в его героев. На мгновение он стал прежним, а потом фиолетовая искра потухла, растворилась в жалобной апатии, веки закрылись.
Слишком много крючьев пронзало его тело, слишком много рун. Он не мог позволить себе ни движения против, ни мысли о неповиновении.
– Сама скажешь или предоставишь желальщику? – спросил голос из песка.
Я ответила молчанием. Ни слова, ни звука, ни намека, потому что они поймут, они читают меня, все время, каждый миг,
– Желальщик?
– Вы знаете, – ответил джин, – знаете, что для нее страшнее смерти, – голос мужчины был глух, – вдохните ее страх.
Сердце скакнуло к горлу. Видят святые, психарь не соврал, хоть я и продолжала надеяться на чудо. Но сказать правду можно по-разному, этому у нечисти учишься в первую очередь.
– Да, – сказал Джар Аш, – знаю. Радиф, – позвал Хозяин Востока, и мужчина тут же склонил голову, – повтори наше предложение наорочи Севера.
– Не стоит, – я почувствовала, как пальцы стискивают края коробки, упругий картон чуть поддался.
– Любое желание в обмен на душу, и твой страх исчезнет навсегда, – Радиф улыбнулся, но добился прямо противоположного эффекта, вместо облегчения меня начало подташнивать.
– Я хочу остаться человеком. Всегда и во всем.
– Мечтаешь, – поправил Простой. – Видишь, не так уж трудно признаваться в сокровенном. Твой ответ?
– Нет.
Я посмотрела на Радифа, который вопреки воле хозяина не произнес ни слова. А может, и не вопреки. Все уже учтено и просчитано, и мой отказ тоже. Если уж я не согласилась на сделку, лежа на том холодном столе, то почему должна согласиться сейчас? Или я чего-то не знаю? Не вижу?
– Даже не поторгуешься? – казалось, Простому на самом деле интересно.
– Нет, – повторила я.
– Ты не будешь жить человеком, – мягко повторил слова явиди восточник, по иронии судьбы у нас с ней были противоположные желания. И страхи.
– С ним, – я указала на Вестника, – никаких сделок заключать не буду.
– С ним? Уже лучше. Есть торговец, который тебе по душе больше? Не отвечай, – он качнул слепой головой, – не имеет значения. Важен факт, а не детали. Любой из Вестников, любой из демонов на твой выбор. Душа должна уйти в залог. Это мое условие, – памятник протянул руку.
Как во сне, словно боясь передумать, или что передумает он, я сжала каменную ладонь.
Это было ожидаемо больно. Руку словно проткнули раскаленным гвоздем и повернули. Я стиснула зубы, не позволяя крику вырваться. Мир смазался и потемнел, а потом нехотя обрел четкость.
Ладони разъединились, одна песчаная, другая из плоти и крови. Я сжала и разжала пальцы, кожа вокруг нечеткого, будто нарисованного ребенком зиг-зага покраснела и собралась буграми. Святые, пахло шкварками. Рисунок руны врезался в ладонь на полсантиметра. Боль разъяренной птицей клевала руку. Но когда я выжигала на стене знак опоры, было во сто крат хуже.
– Сдержишь слово — она исчезнет, – проговорил памятник. – Не сдержишь - сожжет дотла. Времени — сотня дней внешнего круга. Не медли.
Еще одна мечта мертва, и это вызывало сожаление, приправленное малой толикой облегчения. Так всегда бывает, когда сложное решение принимают за тебя, когда можно с полным правом сказать, что не было выбора, и возложить ответственность на другого.
Исполнитель желаний не поднимал головы, и за это я была ему благодарна. Здесь и сейчас, в эту минуту я простила ему все. У меня не одна мечта. И страх, лежащий в ее основе тоже не один. Страхи имеют обыкновение множиться. Джин не молчал, руна не оставляла ему такой вольности. Он не соврал Простому. Но он не стал уточнять. Вопрос в том, что услышал демон?
Лежа на холодном столе перед казнью, я боялась не перестать быть человеком. Я боялась больше никогда не увидеть Алису. Это все, чего я хотела, а остальное… Мне действительно не впервой отказываться от чего-либо. Знаю, придется трудно, но будет враньем сказать, что никогда не думала о залоге.
Простой не сделал ни шага, ни жеста, но Пашка стала пятиться, шипение вырывалось из ее глотки рваными толчками. Увы, она тоже знала все о своих мечтах. И о страхах. Хуже, когда о них знают другие.
– Ты отделаешься дешевле всех. Ты расскажешь правду, – восточник смотрел куда-то поверх змеи.
– Кому? И что? – голос явиди сорвался.
– Желальщик, – скомандовал памятник.
– Черному целителю, – послушно сказал Евгений, не дожидаясь рывка руны, – о том, что произошло в ночь на карачун, в ночь, когда он пропал. Ты должна была быть с ним, но была в другом месте и с другим.
– Что? – одновременно выкрикнули парень и явидь.
Черная чешуя враз утратила агатовый блеск, покрываясь пепельным налетом, словно бледнея. К парню это относилось уже без всяких «словно».
– Конечно, у тебя были причины, – продолжил Джар Аш, – они всегда есть, и наверняка важные. Так ему и скажешь. К тому времени ты уже отложила яйцо, так что на сыне твои откровения не отразятся.
– Вы не понимаете, – она сделала очередное крошечное движение назад.
– Твоя мечта исполнилась, разве нет? Ты хотела семью, хотела змееныша. Ты их получила, – голос восточника снова стал равнодушным, он постепенно утрачивал интерес к беседе, к произносимым словам.
– Он убьет меня.
– Меня не касается. Вырвет язык, убьет, съест, поимеет, все сразу – это уже за рамками договора, – памятник шевельнулся, выпрямляясь. – Подумай, ты расскажешь сама так, как захочешь, а не так, как донесут соседи. Правда бывает разной. Соглашайся. Или умри, – песочный человек вдруг распался, осыпался песочным холмом, чтобы через миг собраться за спиной явиди. – Я устал от разговоров на десять кругов вперед.
Пашка закрыла янтарные глаза и качнулась на хвосте. Мы все знали, что она согласится. Уже согласилась хотя бы потому, что черный целитель где-то там, в неизвестности, а Простой со своими песками здесь, в шаге за спиной.