По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России
Шрифт:
Вскоре после этого ему предложили стать председателем регионального суда в Замосце. По-видимому, за три года зимних сессий в Белостоке его успешная деятельность старшего судьи и администратора не осталась незамеченной. Это предложение было заметным шагом вперед, и, естественно, он его принял. Мы с матерью попытались скрыть огорчение: Замосць был еще дальше от Лобзова.
После всего одной сессии судебных заседаний (1935–1936) отца пригласили стать председателем регионального суда в Луцке. Перед тем как уехать туда, ему довелось сделать доброе дело одному своему коллеге-адвокату, о чем мы узнали только гораздо позже. В 1950 году в Лондоне мать совершенно неожиданно получила значительную сумму денег от неизвестного ей лица «на благотворительность по ее усмотрению». Стало известно, что даритель, преуспевающий варшавский юрист по фамилии Гарвин, принадлежит к еврейской общине Замосця. Он сообщил матери, что ее муж, узнав о заговоре в Замосце с целью лишить Гарвина права продолжать практику, тут же потребовал расследования, наказал виновных, вернул жертве доброе имя и таким образом спас его от дальнейших преследований и разорения. Письмо пана Гарвина — одна из самых дорогих мне вещей: «В межвоенный период, когда в Польше уже задули "западные ветры" [имеется в виду германский антисемитизм], эта мгновенная готовность Тадеуша Гедройца выступить в защиту неведомого ему еврея-адвоката говорила очень многое о его чувстве справедливости и честности. Я всегда буду помнить его с глубочайшим уважением».
Луцк, следующее назначение моего отца, был столицей важной части межвоенной Польши — Волынского воеводства, потенциальной житницы республики. Но ему недоставало политического равновесия. 70 процентов населения составляли украинцы, а поляков, меньшинства, сосредоточившего в своих руках политическую власть, было только 16 процентов. Украинцы выражали недовольство своим положением. Взаимные подозрения усиливались и потому, что была свежа память о недавних террористических актах украинских националистов и жесткостью ответных полицейских мер. Тадеуша Гедройца пригласили из Замосця, чтобы обеспечить прозрачность и непредвзятость судебной системы.
Внешние атрибуты работы соответствовали задаче. Жили мы в бывшем монастыре ордена Святой Троицы, построенном в XVIII веке. Комнаты, разумеется, были просторными, но по-монастырски, а не как во дворце. Нам также полагались два слуги и садовник. В распоряжении отца имелась карета с парой лошадей, которая находилась в ведении усатого кучера по имени Антоний, чьи кучерские таланты и пунктуальность вошли в легенды. Антоний был особенно добр ко мне. Зимой он разрешал мне кататься на лыжах за его санями: к саням сзади крепились две веревки, и я цеплялся за них. Так мы и трусили из конца в конец главной улицы Луцка к изумлению зрителей.
Мои сестры приехали в Луцк завершить среднее образование. Мы с Мартечкой прибыли вслед за ними, и скоро меня тоже поместили в частную школу. Я мало помню о своих первых подвигах на ниве образования, но довольно много о своих первых столкновениях с этим новым миром. Школа была платная, и поэтому классы были очень маленькие. Лидер в классе был слишком напорист, и я чувствовал себя неуютно и стремился его избегать. Это было несложно, потому что его соперник Збышек Горевич предложил мне свою дружбу. Мы стали неразлучны, и впоследствии Збышек регулярно приезжал в Лобзов. Самым умным в классе был Ясь Титов, мальчик с мягким характером, всегда готовый помочь. Его фамилия предполагает украинские или даже русские корни. Мы с Ясем хорошо относились друг к другу, но нашим отношениям мешал его старший брат Витек. Он был на три года старше нас, тоже отличался исключительным умом и был королем школы. Витек и его свита избрали меня объектом насмешек. Сейчас я понимаю, что просто напрашивался на эту роль, потому что мои родители — и Мартечка — чрезмерно суетились вокруг меня. Представьте себе, каждый день я приезжал в школу в карете, Мартечка сопровождала меня аж до двери класса, мать настаивала, чтобы я носил рейтузы — трико, какие носят дети, — о которых мои сверстники, щеголявшие голыми коленками, уже давно забыли; и, что самое худшее, я все время хвастался, что наша семья когда-то владела половиной Луцка. Витек и его клика прозвали меня марсианином и на какое-то время кличка прилипла. До этого меня никогда не дразнили прилюдно, и моей первой реакцией было удивление, а не обида. Но скоро я понял, как неприятно быть посмешищем. По странной иронии судьбы, мы с Витеком Титовым снова встретились в 1944 году в Польской военной школе на Ближнем Востоке, но к этому моменту наши позиции поменялись, и преимущество было на моей стороне.
Весной 1938 года Анушка получила свою матуру и начала готовиться к дебюту в Варшаве, куда она отправлялась за высшим образованием и светской жизнью. Для меня это была возможность сблизиться с Тереской. Но этому не суждено было произойти, по крайней мере не в тот раз. Она еще приходила в себя после двух травм, которые перенесла одну за другой. Летом в Лобзове она неудачно упала с лошади на полном скаку, галопируя перед восторженной публикой. А потом в Луцке попала под машину. Выздоровление и назойливые младшие братья не очень сочетаются. Мать почувствовала, что я какой-то совсем неприкаянный, и предложила читать мне вслух. Она выбрала трилогию Сенкевича, великое историческое произведение XIX века. Мы погружались в него, забывая о мире вокруг нас. Я никогда не забуду, как однажды, в первый и — увы! — последний раз, эту роль взял на себя отец. Читал он великолепно. Наконец-то родители приняли меня в свою компанию, и я был им очень благодарен за это.
Доказательство их заботы обо мне и интереса я получил 25 мая 1938 года в день своего первого причастия, когда мать подарила мне молитвенник, в котором написала от них обоих: «Пусть эта книжечка напоминает тебе, что тот, кто любит Бога и истово молится, не собьется с пути». Этот молитвенник пережил немало приключений на разных континентах и сегодня, семьдесят лет спустя, он здесь, передо мной, в Оксфорде.
Политика начинала играть все более важную роль в жизни моего отца. В конце 1930-х годов Польша была еще молодым и уязвимым государством: угроза со стороны Германии и возможные способы ее преодоления были главной заботой. (Советы казались меньшим злом, потому, разумеется, что победа Польши 1920 года еще была свежа в памяти.) Отец считал, что единство республики — необходимое условие ее безопасности — в значительной степени будет зависеть от лояльности приграничных меньшинств: украинцев и белорусов. Поэтому он начал искать политическую платформу, где единство республики было бы целью, единой для всех, целью, которая в минуту опасности будет превалировать над любыми разногласиями. В начале 1938 года он присоединился к Лагерю национального единства (Ob'oz Zjednoczenia Narodowego, или OZN), движению, которое в какой-то момент привлекало экстремистски настроенных националистов, но теперь во главе его стояли более умеренные люди.
Его тут же пригласили выдвинуть свою кандидатуру на выборах в сенат. Мать вспоминала, как мучительно он размышлял, принимать ли предложение. В конце концов он согласился и был избран. Польский сенат состоял из 96 членов, половина из которых назначалась президентом, а вторую половину избирали коллегии выборщиков. Тогда говорили, что благодаря этой системе на первый план выдвинулась «самая заслуженная сотня в стране». Отцу, который прежде был важной персоной лишь местного масштаба, предстояло стать одним из тех избранных, что находятся в центре событий. Все мы слушали церемонию присяги по радио (крики: «Вот он, идет!»), и весь дом поднял бокалы в честь этого события.
В сенате отца выбрали председателем Польской парламентской ассоциации Волыни, в которую входили как сенаторы, так и депутаты Сейма. Параллельно была создана аналогичная украинская организация. Тадзио был убежден, что Польская ассоциация должна выступить инициатором «наведения мостов» между ними. Он считал, что это должно стать шагом к новым отношениям польской и украинской общин в Волыни.
Наша семья оказалась разделена географически. Было решено, что Тереска будет сдавать свою матуру в Луцке, поэтому мать (а с ней и мы с Мартечкой) останется на месте. Тадзио из Луцка стал регулярно ездить на поезде в Варшаву, где жила Анушка, уже студентка (эту роль, она, кажется, не воспринимала всерьез). Родители решили, что в некоторых случаях необходимо вмешательство отца. В одном случае оно оказалось очень кстати. В то время в студенческое сообщество проникало довольно много экстремистских антисемитских групп. Одна из таких групп щеголяла красивым значком «Меч храбрых». Анушке предложили этот значок, и она стала его носить; ей очень нравилось, как он смотрится, а о том, что он означает, она понятия не имела. Отец быстро положил этому конец, и самым решительным образом. Другой случай его вмешательства был не таким серьезным. Анушка отправилась к знаменитому парикмахеру и выщипала брови. Когда отец увидел результат (мне казалось, что получилось очень мило, а матери и Тереске — что совершенно безобидно), он был вне себя от ярости. Последовали резкости, слезы, и матери пришлось выступать в качестве миротворца, что из Луцка — письмом или по телефону — было непросто.
9 марта 1939 года отец выступил с первой речью в верхней палате. Для него это стало возможностью привлечь внимание к своей политической программе по Волыни в контексте более широкого круга вопросов, связанных с восточными приграничными территориями. Украинцев в Волыни было 70 процентов из порядка двух миллионов населения. Большинство из них были мелкими землевладельцами. Волынская польскоговорящая община — доминирующее политически меньшинство землевладельцев, госслужащих (в форме и без) и представителей высокооплачиваемых профессий — составляла 16 процентов населения. На долю еврейской общины приходилось 10 процентов (что соответствовало среднему проценту по республике в целом); помимо того, что они были хорошо представлены в различных высокооплачиваемых профессиях, они контролировали более 70 процентов городской торговли и ремесел.
В начале речи отец напомнил, что благосостояние республики требует «органической интеграции» приграничных районов в остальную Польшу. Такая интеграция является обязательным условием экономического развития приграничных территорий. Далее он перешел к программе инвестиций в инфраструктуру Волыни — необходимому условию экономического развития. Предлагаемая программа предполагала «позитивную дискриминацию», поддержку поляков, которые, как ожидалось, прибудут из других частей страны, и (по умолчанию) украинской общины — и те, и другие будут стремиться продвинуться в бизнесе или добиться успеха в профессиональной сфере. Усиление «польского элемента» в Волыни — а на самом деле по всей приграничной территории — приветствовалось как необходимый шаг к единству и, соответственно, безопасности Польши. Польский элемент должен был стать «связующим веществом» многонационального состава населения.