По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России
Шрифт:
Тем временем наши собственные, лагерные политические маргиналы поднимали тревогу. Большинство кадетов презирали политику, но небольшая группа умных маргиналов под предводительством кадетов Песецкого (подающего надежды эрудита) и Корбуша (будущего полиглота) погружалась в нее со всей страстью. Этим молодым людям не следовало здесь учиться. Они относились к нашему двугорбому образованию — военной подготовке на прочной (хотя и общей) базе школьного образования — с плохо скрываемым презрением. Они стремились к активной политике, критиковали партийные распри лондонских поляков и требовали, чтобы на смену дискредитировавшим себя политикам приходили люди более молодые — уж не они ли сами? На манифест не тянуло.
Но именно они, наши капитолийские гуси, лучше других понимали, насколько мрачные тучи сгущались над Польшей. Конечно, тогда никто не знал, что на Тегеранской конференции восточную часть Второй Польской республики отдали Советскому Союзу — даже Эдвард Рачинский, польский Посол при Сент-Джеймсском дворе. [48] 3 января 1944 года советские войска вошли на довоенную территорию Польши, объявив ее собственной территорией. Наши политики обратили внимание, что 22 февраля 1944 года Черчилль в Палате общин заявил, что линия Керзона (по реке Буг) должна стать новой польской границей на востоке. В течение августа и сентября они болезненно переживали, что Варшавское восстание не имело адекватной поддержки от западных союзников Польши. И в феврале 1945 года они понимали, что в действительности означает ялтинская сделка.
48
Официальное название двора британских монархов.
Все остальные, хотя и знали о том, что происходит, просто продолжали жить своей жизнью. И как-то продолжали надеяться, что Запад как-нибудь решится противостоять советской угрозе. Генерал Андерс и его подчиненные считали, что вооруженное столкновение между англосаксами и советскими неизбежно и уже не за горами. Эти надежды доходили и до наших командиров. Если у них были собственные сомнения, они о них не распространялись. Подозреваю, что они знали, как уязвимы мы были после пережитого, и пытались защитить нас от следующего удара.
Среди всех этих катаклизмов, в той или иной мере забыв о них обо всех, я прожил свой напряженный пятнадцатый год. Mala Matura, польский аналог GSCE, страшил, но когда 31 июля пришли результаты, они были более чем удовлетворительны. Моей наградой должен был стать долгий отпуск в Каире, где теперь служил мой дядя Хенио.
Первого августа, в день, когда началось Варшавское восстание, те из нас, кто направлялся в Египет, собрались на железнодорожной станции Эль-Майдал. Я увидел среди них Владыша Бонецкого и его друга Витека Ярмоловича по прозвищу Зоська, оба были из пятой роты. Мы все трое направлялись в Каир, и это отделяло нас от остальных. Отцы Владыша и Витека были офицерами, товарищами по Первому уланскому полку, с которым у моих родителей были особенно тесные связи. Но это было еще не все: в Эль-Майдале я узнал, что мы все трое едем в одно и то же место в Каире: № 10 по улице Науаль. Это не было совпадением. Дядя Хенио, к которому я ехал, жил в маленьком частном пансионе, который основала Зося Бонецкая (мать Владыша) для немногих избранных. Этим летом она оставила для нас троих отдельную большую комнату. Так она отдавала долг моей матери за доброту к Владышу в лагере № 3 в Тегеране и за гостеприимство перед этим, когда после входа советских войск она с детьми оказалась без крыши над головой в 1939 году и их приютили в «Доме под лебедем» в Вильно.
Ночная поездка на поезде в Каир была приключением. Первая половина пути была пыльной и сонной; поезд катился по пустыне за Газу, минуя Рафах и Эль-Ариш, к Эль-Кантаре, где, чтобы пропустить нас, над Суэцким каналом эффектно опустили мост. На военной базе Эль-Кантары утомленному путнику в военной форме предлагался ранний завтрак. Он был больше похож на r'eveillon, [49] поскольку дело было вскоре после полуночи. Для нас, вырвавшихся из лап неумелых польских поваров, это был пир: яичница, бекон, тост с джемом и кружка чая, который можно было найти только в британской армии.
49
Поздний ужин (фр.).
Загазиг, наша следующая остановка на восточной оконечности дельты Нила, стала поворотным пунктом сразу в нескольких смыслах. Это была крупная железнодорожная развязка, на которой наш поезд, высадив пассажиров, направлявшихся в Александрию, развернулся и поехал на юг к Каиру. Кроме того, в Загазиге долина Нила открывалась во всем великолепии. Здесь песок и пыль сменялись влажным коридором пальм, каналов и древних ирригационных колес, приводимых в действие быками.
Каир встретил нас шумом, звенящими трамваями и выхлопными газами. Такси, на которое раскошелились три молодых кадета, провезло нас мимо Египетского музея, по огромной площади Исмаилия и на мост у наполеоновских казарм Каср-эль-Нил. Водитель указал на каменных львов, стерегущих мост, и рассказал, что львы рычат каждый раз, когда Нил переходит девственница. Львы, естественно, хранили каменное молчание с момента своего появления у моста, а шутку приписывают войскам союзников в Северной Африке. Был и другой, не столь известный мост с другой стороны острова Джезира, за которым простирался роскошный район Докки. Улица Науаль разделяла Докки и менее роскошный район Агуза. Но дом № 10 был по соседству с дворцом, в котором жила мать короля Фарука — что в глазах Зоси делало адрес привлекательным.
Дом был современным и очень комфортабельным, а для нас, жильцов казался верхом загадочной роскоши: там было приспособление под названием «биде». Зосина большая квартира на втором этаже выходила на точно такую же квартиру первого этажа, в которой другая блистательная польская дама, пани Марыхна Буйновская, тоже пригрела под своим крылышком пару жильцов. В августе 1944 года на втором этаже жили три кадета в увольнении, десятилетняя дочь Зоси Терения под присмотром молоденькой гувернантки из местных, сама ch^atelaine [50] и двое жильцов, мой дядя Хенио и его начальник по польскому Красному Кресту, который одновременно был другом нашей семьи — это выяснилось в первый же вечер за аперитивом.
50
Владелица поместья (фр.).
Начальник подошел ко мне, посмотрел мне в глаза и сказал: «Меня зовут Ромер, и я должен был быть твоим отцом». Дядя Хенио сценическим шепотом объяснил, что передо мной Станислав (Стась) Ромер, человек, который в 1913 году чуть не подрался на дуэли из-за моей матери. Стась налил мне первую в моей жизни порцию виски с содовой (мне было только 15, но я был к этому абсолютно готов). Так началась наша многолетняя дружба.
Хозяйство Бонецких держалось на слуге-суданце по имени Абдул. Он был чернокожим, одет всегда в белое с красным (красными были феска и кушак), на каждой щеке у него было три ритуальных надреза. Нас предупредили, что Абдул раздражителен по очень веским причинам: в это время он соблюдал строгие правила поста Рамадана, а кроме того, он вел непростые переговоры о покупке жены. Поэтому мы старались не путаться у него под ногами. Но он был профессионалом: его личные проблемы никак не сказывались на высоком качестве его кухни. Разочаровывали только его пудинги: он упорно и с завидным постоянством подавал манго. Для трех молодых жильцов этот в остальном вкуснейший фрукт стал проклятьем. Для меня он стал геральдическим символом Египта, наряду с гранатом (Иран), фиником (Ирак) и апельсином (Палестина).
В Каире я пережил культурный шок, сопровождающий неожиданный отход от военной дисциплины. Тот легкий стиль жизни, который ожидал нас на улице Науаль, был связан с характером нашей хозяйки. Зося Бонецкая, выросшая в богатой и знатной семье, была всегда в ладу с миром. Сибирь сделала ее выносливой. Она была красивой, стильной и отличалась неистребимой страстью к розыгрышам. Одной из ее жертв был Стась Ромер, который, ориентируясь на окружающую среду, стал именоваться Станислас де Ромер. В этом не было ничего дурного: Ромеры были знатной польской семьей балтийско-германского происхождения. Жестокая Зося стала называть его Станислас фон Рёмер (von R"omer), наслаждаясь эффектом, который оказывал этот «фон» на каирских «союзников». Другой ее жертвой был Петр (Петя) Курницкий из польского министерства иностранных дел, жилец конкурирующей фирмы Марыхны на первом этаже. Зося подбила нас троих поливать клумбы на ее балконе с особым усердием, чтобы на Петю, сидевшего на террасе внизу с напитком, выпадали частые и обильные осадки. Надо сказать, что дядя Хенио никогда не становился объектом Зосиных шуток.
Мы же со своей стороны не могли устоять и не включиться в эту атмосферу розыгрышей и скоро уже придумывали свои собственные. Самый лучший из них был связан с моими подвигами на любовном фронте. Владыш и Витек убедили гувернантку Терении, что я безумно в нее влюблен, заставили меня запереться в ванной и выстрелить из духового ружья дяди Хенио (его он использовал для борьбы с шумными котами). Затем они объявили объекту моих воздыханий, что я совершил самоубийство. Были слезы, крики, и наконец, смешанные чувства, когда я явился целый и невредимый.