По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России
Шрифт:
Летом 1946 года каждому польскому солдату было отправлено письмо за подписью Эрнеста Бевина, британского министра иностранных дел. В нем адресату настоятельно рекомендовалось вернуться в Польшу — послевоенную Польшу, которую только что отдали на откуп Сталину и его НКВД. В Италии и на Ближнем Востоке письмо было воспринято с насмешкой: почти все эти люди успели побывать советскими заключенными или депортированными. Однако с письмом пришло и альтернативное предложение: предложение поселиться в Англии всем тем, кто не может — или не хочет — подчиниться режиму, поддерживаемому Советами. Предложение распространялось и на членов семей солдат. Мне было семнадцать лет, достаточно, чтобы прочитать между строк подлинный смысл каждого варианта. Я был польщен, когда мать написала мне, чтобы спросить моего мнения. Кроме того, стоял вопрос о моем ближайшем будущем в армии, который я хотел с ней обсудить.
После окончания кадетской школы выпуск 1946 года оказался в состоянии оживленного ожидания. О назначении в офицерскую кадетскую школу в Италии или последующей полковой службе почти не говорили. Лично я надеялся попасть в Первую уланскую (танковую) дивизию, переформированную в Италии и пересевшую на танки «Шерман». Старые связи с полком возобновились с возвращением из немецкого плена генерал-майора Зигмунта (Зазы) Подгорского, друга семьи. Я оценивал свои шансы попасть в Первую уланскую как более чем вероятные. Но новостей о переводе в Италию все не было. Вместо них из разных источников доходили вести, что армия Андерса должна отправиться в Англию на демобилизацию. Появились слухи, что ЮАР предложила взять на себя наше обучение и, возможно, ответственность за наше будущее. Из этого ничего не вышло. Полагаю, что предложение было отвергнуто: «янычары» Андерса были слишком дорогим активом, чтобы отдавать его задешево. Вместо того выпускникам 1946 года предложили пройти летние курсы в Иерусалиме, а перед их началом — еще одно, внеочередное увольнение.
Я второй раз поехал в Бтехнай и обнаружил, что мать теперь заведует администрацией и обеспечением питания в летнем поселении польских студентов. Бтехнай, удаленный от источников снабжения и вообще труднодостижимый, стал еще одним испытанием. И хорошо, что она была так занята. К беспокойству о будущем добавлялись отъезд из Каира дяди Хенио и неизбежный отъезд Терески, теперь «члена семьи» своего мужа, капитана Ликиндорфа, в Англию. Дядя Хенио решил принять предложение Эрнеста Бевина и вернуться в Польшу. Его жена и дети были «репатриированы» (более подходящим названием была бы «этническая чистка») из советского Вильно (теперь Вильнюса) в Торунь на Висле. Мать понимала его мотивы и даже высоко их ценила, но беспокоилась о его безопасности. Сама она возвращение в Польшу не рассматривала. Она чувствовала, что ее мужа уже не было в живых. После своего опыта советской жизни она боялась коммунизма в московском изводе. Ее непосредственная родина, Вильно и Новогрудский район, уже не принадлежала Польше. Там не было никого и ничего, к чему возвращаться. Она сказала мне, что готова к жизни в изгнании в Англии. Я был счастлив предложить ей и Анушке статус членов семьи военного, то есть моей.
Мать хорошо знала, что условия в Англии будут непростыми. Нам говорили, что новоприбывших не будут принимать с распростертыми объятьями. В преддверии трудных времен она пошла на курсы шитья, организованные гуманитарной организацией War Relief Service. [59] Вела их пани Мрузь, магистр швейных искусств. Получив квалификацию швеи, мать занялась английским языком, в котором она серьезно отставала от собственных детей. Мать наняла и привезла в Бтехнай в качестве преподавателя индивидуальных занятий миссис Тренчен (я не уверен, как именно пишется ее фамилия, мы между собой называли ее Тренченка), англичанку с маленькой дочерью по имени Лейла. Это были интенсивные занятия, и результаты их можно назвать приемлемыми, если и не вовсе блестящими. Мать была очень занятым человеком, и у нее оставалось очень мало времени на домашние задания. К концу лета она объявила, что она уже готова, так, как только она может быть готова к тому, чтобы начать новую жизнь на нижней ступени британской социальной пирамиды.
59
Служба помощи пострадавшим в войне (англ.) — религиозная гуманитарная организация.
Тем временем я вернулся к своим товарищам по выпуску 1946 года, и мы явились в Иерусалим на летние курсы по английскому языку (15 июля — 30 августа). За этим невинным названием пряталась череда непростых занятий: фонетика, английские идиомы, грамматика и английская терминология по математике, физике и химии. Мы не вполне понимали, в чем была задача курса: подготовить нас к военной карьере или учебе в университете. Возможно, это была просто сладкая пилюля, призванная подсластить проблемы адаптации к тому, что нас ожидало впереди… Но жизнь — здесь и сейчас — была прекрасна.
Армия выговорила себе разрешение находиться на территории резиденции одного из восточных патриархов. Сад располагался справа от Дамасских ворот Иерусалима и примыкал к стене Старого города. Там, около фонтана, мы поставили наши четыре палатки. Патриарх (к стыду своему должен признаться, что никогда не интересовался, какой церкви) состоял в отношениях евхаристического общения с Римом, и это помогло заключить сделку. Однако были в этом соглашении и дополнительные условия: патриарх рассчитывал, что мы будем посещать его мессы. Не желая разочаровывать пожилого человека, мы потихоньку составили расписание, позволявшее нам поддерживать подобие конгрегации.
В жизни в палатках под городской стеной были свои забавы. Одной из них мы были обязаны своему товарищу, настаивавшему на том, чтобы свои омовения совершать в фонтане обнаженным. Арабское население за стеной, кажется, было заинтриговано; дважды в день у бойниц выстраивались толпы зрителей. Диалог с местными жителями дополнялся пушкой Рамадана, которая находилась непосредственно над нашим лагерем. На закате она объявляла конец поста, а с восходом — его возобновление. Вечерний грохот еще можно было вынести — кроме всего прочего, мы редко бывали в лагере в это время, — но утренний рев был сущим мучением. Некоторые мои товарищи утверждали, что их выбрасывает из кроватей.
Кормить нас вызвались монахини из старого Польского дома, внутри Старого города сразу за Дамасскими воротами. Мы скоро обнаружили причину их горячего желания. Как только наши армейские рационы оказались у них в руках, они перевели нас на вегетарианскую диету, состоявшую, главным образом, из баклажанов. «Где наше мясо?» — возопили мы. Дело почти дошло до мятежа, который своевременно был остановлен встречей с каноником Петрушкой, главой монахинь. Петрушка — вегетарианское имя — как нам казалось, очень подходило к случаю. После конфронтации нам вернули полный рацион.
Настоящей удачей было присутствие молодых девушек, преимущественно из Назарета. Девушки жили у монахинь на другом конце города, но, конечно, мы общались во время занятий и еще больше по вечерам. Было много танцев и флирта. Я впервые в жизни удостоился внимания одной из красавиц курса, как некоторые считали, первой красавицы. По крайней мере, так говорили — я даже не знал об этой удаче. Но намек на своего рода обряд посвящения очень хорошо сказался на моем «я», хотя и задним числом: наконец я достиг определенных успехов как на спортплощадке, так и в гостиной. Впрочем, наши «разгульные» привычки не были вовсе забыты. Под рукой было NAAFI с его дешевым пивом и кипрским вином, там мы время от времени выпивали, если позволяли финансы.
Тем летом вооруженная конфронтация между британцами и евреями усилилась. В какой-то момент наш обед в старом Польском доме был прерван грохотом даже громче пушки Рамадана. Я помню, как пихнул локтем своего соседа и сказал: «Это гостиница "Царь Давид"!» Я был прав. То был отвратительнейший теракт, ответственность за который впоследствии была возложена на Менахема Бегина, бывшего капрала польской армии.
Положение польских кадетов в военной форме, расквартированных в самом сердце Иерусалима, было довольно деликатным. Формально мы были под командованием Британии. Но еврейское сообщество, и особенно его мятежная часть, прекрасно помнило снисходительность генерала Андерса к дезертирам-евреям. Террористы не хотели с нами ссориться и передавали это через посредников. Польское командование, естественно, консультировалось со своими британскими коллегами и начальниками, и было заключено неформальное трехстороннее соглашение: поляки могут держать нейтралитет, а евреи не будут делать их своей мишенью при условии, что они не будут носить оружия и будут легко опознаваемы. Это соглашение работало. Я помню, как однажды я вернулся в Иерусалим из увольнения и обнаружил, что в городе ввели комендантский час. Британцы разрешили мне пройти посты на дороге и продолжить свой одинокий путь пешком к Дамасским воротам по безлюдному городу. Слышно было только, как стучат мои армейские ботинки — удобный сигнал для снайперов на крыше, но я полагал, что меня легко опознать. Выстрелов не последовало. Дорога показалась мне бесконечной.