По нехоженной земле
Шрифт:
вылезая из мешков, мы разожгли примус, вырезали посредине палатки глыбу снега,
натопили воды и приготовили завтрак.
Пора было одеваться. Брюки и малицы, заменявшие ночью подушки,
превратились в замерзшие комки. При одной мысли, что все это надо надевать на себя,
хотелось снова поглубже нырнуть в спальный мешок, укрыться с головой и не думать
ни о чем. Но мы знали, что это не выход. Сидя в мешках, мы сначала осторожно, чтобы
не сломать
быстро надернули на себя. Впечатление было такое, словно ныряешь в ледяную воду.
Теперь, чтобы согреться, а заодно согреть и меховую одежду, надо было двигаться.
Журавлев расстегнул полы палатки, наполовину высунулся наружу и замер. Через
мгновение я услышал:
— Ой, лешой, куда приехали!
«Лешой» у него было универсальным словом. В зависимости от интонации оно
могло обозначать огорчение и радость, неприязнь и ласку. На этот раз я почувствовал,
что Журавлев чем-то обрадован.
— Вот это земля! Настоящая! А погода-то! Ну и красота! — продолжал он
восторгаться.
Я вытолкнул его наружу и выскочил сам. На мгновение невольно закрыл глаза.
Неделю мы не видели куска чистого неба. Часто только по часам могли
определить, в какой стороне находится солнце. Редко, и то на короткие моменты, оно
просвечивало сквозь облака и туман тусклым, желтым, как лимон, пятном. А сейчас!
Небо точно сапфир. Ни клочка тумана, ни облачка. А впереди — гигантская скала,
почти отвесно спускающаяся в море! Над ней, уходя в глубь страны, блестят ледники.
Километрах в 10—12 к северо-западу от этой скалы видна новая высокая гора. Лучи
солнца бьют прямо в ее крутой склон, и кажется, что она горит невиданным белым
пламенем. Пролив дальше расширяется. Совершенно ровный лед упирается в горизонт.
Только изредка огромное белое поле прерывается не то мелкими островками, не то
айсбергами. Вся панорама, пронизанная лучами солнца, так и брызжет [167] светом.
Забыв про мороз и пережитые невзгоды, мы долго не могли оторваться от этой картины.
Нетрудно понять наше состояние! Десять дней мучительного пути. Мороз,
метели, туманы, льды, айсберги, сопровождавшие нас на всем тяжелом пути. И вот —
все это позади.
Быстрее обычного свернули лагерь. Намерзшиеся собаки подхватили сани, и мы
понеслись навстречу гигантскому утесу. До него было еще километров 20—25. Чем
ближе мы подходили, тем мощнее, выше и грандиознее он казался. В пролете между
ним и горой, лежащей к северо-западу, отчетливо вырисовывалась полоса морских
торошенных льдов. Стало окончательно ясно, что мы прошли каким-то неизвестным до
этого проливом.
И погода и дорога были прекрасными. Лед на всем протяжении от нашего лагеря
до гряды торосов, на выходе из пролива, был совершенно ровным. Не дойдя до скалы,
мы пересекли, язык ледника, спускавшийся с южного острова. Он был около пяти
километров шириной и не испорчен ни одной трещиной. То, что ледник спокойно вмерз
в морские льды и нисколько не деформировал их, свидетельствовало о его смерти. В
противоположность активным ледникам северного острова он, повидимому, совсем не
двигался. Теперь становилась понятной картина, виденная нами в самой узкой части
пролива со вскрытыми морскими льдами и большим скоплением айсбергов. Как юго-
западный, так и северо-восточный выход из пролива были заперты морскими льдами,
не вскрывавшимися в минувшее лето, а возможно, и несколько лет. Они препятствовали
выносу в открытое море айсбергов, которые тысячами скопились в центральной, узкой
части пролива.
Поставщиком айсбергов безусловно являлся северный остров, покрытый, словно
шапкой, ледниковым щитом. Интересно отметить, что на южном острове, более
высоком, на пройденном участке не было ни одного активного ледника. Только в
глубине, километрах в 15—20, виднелись покатые склоны, повидимому, мертвых
ледников. Это нас удивило. Казалось бы, южный высокий остров должен был
подвергнуться более мощному оледенению. Здесь же получилось наоборот.
Активный ледник северного острова и образовывал большое количество
айсбергов, ломал и местами даже торосил своим напором льды в центральной части
пролива.
Нечто новое, интересное встретило нас в непосредственной близости от скалы.
Здесь, на протяжении пяти-шести километров, лед был совершенно чист от снега и
отполирован, словно хорошее зеркало. Итти по нему и тем более бежать за санями было
совершенно невозможно. Ноги раскатывались, и мы то и дело растягивались на гладкой
блестящей поверхности. [168] Даже собаки часто падали. Сани гуляли из стороны в
сторону.
— Хороший здесь дворник! Ни одной соринки не оставляет, — заявил Журавлев,
поднимаясь после очередного падения.
Этим дворником здесь был ветер. Работал он исправно и, повидимому, обладал
более чем достаточной силой.
Наконец мы добрались до обрыва. Сложенный древними осадочными породами,