По обе стороны экватора
Шрифт:
И тут я прерву на несколько мгновений историю поисков, чтобы показать, сколь нелегкими они были. Дело в том, что в Манагуа нет адресных столов и справочных служб. Не существует там паспортов, ЖЭКов или ДЭЗов. Не имеется там ничего, хотя бы отдаленно напоминающего наш институт прописки. Впрочем, какая там «прописка»! В Манагуа нет даже самих адресов в обычном, общепринятом понимании этого слова.
Что такое «адрес»? Это точные пространственные координаты искомого объекта. К примеру, если дело происходит в Москве и вы получаете адрес: «7-й проезд Марьиной рощи, дом пять, квартира такая-то», то вы уже абсолютно точно знаете, что вам нужен не 6-й и не 8-й, а именно 7-й проезд Марьиной рощи. Тот самый, что находится между 1-м Стрелецким проездом и 3-й улицей Марьиной рощи. Что может быть понятнее и логичнее?
Так вот, в Манагуа нет ничего подобного. В подавляющем большинстве случаев улицы, не говоря уже о переулках, не имеют там названий, а дома — номеров. Поэтому адрес в Манагуа — это не адрес в нашем понимании этого слова. Это робкая попытка привязать искомый объект к каким-то иным, более или менее известным объектам, точкам, символам. Адрес в Манагуа — это не адрес. Это зыбкое предположение, робкий намек, приглашение к поиску. Чаще всего в качестве адреса вам предлагают ссылку на соседство с каким-то иным объектом, который вам, может быть, случайно окажется известен. Вот, например, типичный адрес какого-то мне неизвестного сеньора Карлоса Хосе Падилья Сиснероса, который я взял наугад в телефонной книге: «От статуи Монтои 3 квартала на север и один квартал вниз».
Стало быть, в данном случае вы должны разыскать посредством опросов старожилов упомянутую статую, затем (видимо, определившись по компасу) проследовать искомое число кварталов на север и спуститься на один квартал «вниз». Но что такое «вниз»? Прежде, чем ответить на этот вопрос, приведу еще один типичный адрес-шараду из телефонной книги Манагуа. Его разгадка требует не просто сообразительности, а солидных знаний местной топографии, топонимики, истории и даже древней метрологии. Вы думаете, я преувеличиваю? Тогда, пожалуйста, попробуйте расшифровать такие «пространственные координаты»: «От того места, где было Арболито, 70 варас вверх и 20 — вниз».
Возникает, во-первых, вопрос; что это за «Деревце» («Арболито»)? Оказывается, в давние времена действительно росло в какой-то точке города красивое деревце, служившее надежной и всеми признанной точкой привязки. Несколько десятилетий назад, повинуясь грустному, но непреложному закону конечности всего живущего и сущего, упомянутое «Арболито» высохло, было срублено и ушло в область воспоминании и легенд. Но… адресные ссылки на него по-прежнему действительны для доброй сотни находящихся в том районе жилых домов, магазинов, учреждений. И даже печатаются в телефонной книге!
Идем дальше: « 70 варасвверх»… Что такое это «варас»?
«Вара» — это мера длины, которая существовала в Испании во времена не то Торквемады, не то Сервантеса. С тех пор о ней забыли во всем мире, кроме… Никарагуа. Но и в Никарагуа нет ни одного гражданина этой страны, который мог бы сказать вам, что такое «вара»: полметра, метр, сажень или десяток метров.
Дальше: «70 варас вверх» и «20 — вниз». Как понять эти «вверх» и «вниз»? Тут тоже существуют различные толкования. Некоторые считают, что «вверх» означает «на восток», ибо именно на восток от Манагуа находится аэропорт, то есть место, где поднимаются «вверх» самолеты. Другие, однако, резонно утверждают, что понятия «вверх» и «вниз» существовали в Манагуа и в стародавние времена, когда ни братья Райт, ни Александр Федорович Можайский, ни Сантос-Дюмон еще не осчастливили человечество своими гениальными изобретениями и свершениями. Поэтому направление «вверх» еще со времен обитавших в этих краях индейцев действительно относилось к востоку, где подымается солнце, а когда говорят «вниз», то имеют в виду ту сторону земли, где солнце заходит, то есть «опускается».
Можно представить себе теперь, сколько усилий пришлось потратить Эрнесто и Росарио, когда они обходили в квартале Санта Роса дом за домом и спрашивали молодую женщину по имени Кларибел, тем более что имя это — одно из самых распространенных в Никарагуа… Эти поиски могли бы затянуться до бесконечности и, возможно, никогда не увенчались бы успехом, если бы Росарио не осенила счастливая идея: расспрашивая людей о Кларибел, упоминать об ожогах и шрамах на лице ее мужа. Вот по этой примете они вышли на Кларибел довольно быстро: увечья Байардо прямо-таки врезались сердобольным соседкам в память. И вот, спустя несколько дней, появляемся в этом квартале и мы — спецкоры Советского телевидения.
Миниатюрная, совсем молоденькая и до невероятия застенчивая женщина с крохотной малюткой на руках сидит, покачиваясь, в кресле-качалке у двери своего дома. Впрочем, «домом» это сооружение можно назвать лишь при достаточно богатом воображении. Поэтому Кларибел смущается и краснеет, когда, представившись, мы просим разрешения посмотреть ее жилище, чтобы выбрать место для съемки интервью, или, как говорят операторы, «точку».
С видимой неохотой Кларибел открывает дверь, и с первого же взгляда становится ясно, что с «точкой» здесь у нас возникнут нешуточные сложности. Ругая себя за настойчивость, входим в этот сколоченный из разнокалиберных досок сарай. Одна дверь, одно окно, без стекол, разумеется, но с примитивной ставней, которая закрывается, когда хозяйка уходит. Я знаю, что в такой же бедности живут еще очень многие люди в этой многострадальной стране, разоренной полувековым диктаторским режимом, а сейчас, спустя шесть лет после победы революции, вынужденной затрачивать до сорока процентов своих средств на нужды обороны, на защиту от банд контрас, от таких, как бывший муж Кларибел.
Интерьер жилища соответствует его фасаду: маленький стол, вместо кровати — гамак, ящик-комод — для одежды и уже упомянутое кресло-качалка. Кстати, такие кресла являются самым распространенным элементом никарагуанской меблировки. В доме, бараке или крестьянской хижине может не оказаться кровати или шкафа, роль стульев выполнят колченогие табуретки или наспех сколоченная скамья, но кресло-качалка обязательно будет присутствовать практически в каждом, даже самом скромном никарагуанском жилище.
В лачуге Кларибел темно. Сквозь единственное окно света внутрь проникает очень мало, снимать интервью придется на улице. Выходим из барака и оказываемся в плотном кольце любопытствующих мальчишек всех возрастов и оттенков кожи. Объясняю Кларибел, что через пару минут, когда оператор приготовит камеру, мы попросим ее рассказать о Байардо и объяснить, кто его изуродовал так жестоко и где он получил свои страшные ожоги.
Она вздыхает и переминается с ноги на ногу. Чувствую, что все это ей совсем не по душе. Есть такие люди, стеснительные и робкие. Их угнетает объектив кинокамеры и микрофон. Смущает внимание окружающих. На мою беду, ситуация осложняется, вокруг нас собираются женщины из соседних бараков. Среди них — несколько весьма говорливых, социально активных особ. Не разобравшись толком, в чем дело, не спросив, кто мы и откуда, они дружно набрасываются на меня с возмущенными упреками:
— Зачем сеньор беспокоит бедную Кларибел?! Оставьте ее в покое! Разве мало перестрадала эта святая женщина-мученица?
Вижу, что Кларибел колеблется. На глазах у нее наворачиваются слезы. На щеках появляется румянец. Ей жалко саму себя. И спящая у нее на руках малютка вдруг так некстати зашевелилась. Сейчас проснется, начнется плач, ребенка нужно будет успокаивать и кормить, и наша затея с интервью рухнет под напором этих галдящих, размахивающих руками сердобольных соседок.
— Вы знаете, может быть, они правду говорят? — шепчет испуганно Кларибел. — Может быть, не нужно ничего этого? Я ведь уже все ему рассказала, — она кивает головой в сторону Эрнесто, который, не скрывая сочувствия и вместе с тем какого-то профессионального интереса, следит, как я выпутаюсь из этой сложной ситуации.