По обе стороны любви
Шрифт:
Юноши здесь состязались в силе и проворстве, в быстроте ума и красноречии. Зрелые мужи соревновались в политическом могуществе, богатстве и авторитете среди земляков. Девушки на выданье соперничали в красоте, дамы постарше — в роскоши нарядов; те же, которых покинула первая и миновала вторая, не теряли надежды затмить прочих мудростью и благочестием.
Гибеллины в упорной борьбе стремились любой ценой одержать победу над гвельфами, черные гвельфы — превзойти белых, и редкий подмастерье не лелеял в воображении мечту возглавить со временем совет приоров.
Кичились знатным
Но поскольку слава и известность — вещи сугубо непредсказуемые и даже отчасти лукавые, то почтенным флорентийцам, увы, и в головы не приходило удостаивать какого-нибудь особенного внимания некоего Дуранте Алигьери, называемого домашними Данте!
И не только никто не ходил за ним по пятам, прилежно записывая все сказанное им, но даже и проходя по улочкам юго-восточной части города, редкий прохожий обращал рассеянный взгляд в сторону его палаццо из нескольких порядком обветшалых двухэтажных домов, соединенных навесами и переходами.
Прекрасные же флорентийские донны, — без сомнения учтивые и благородные, что неоднократно засвидетельствовал и сам мессер Алигьери в своих стихах, — так вот, досточтимые молодые донны завели в одно время прискорбный обычай насмехаться над упомянутым стихотворцем, найдя чрезвычайно забавным его молчаливость и задумчивое, несколько печальное выражение лица…
Все же прочие жители города попросту не отличали его от иных молодых людей, будучи поглощены кто добыванием хлеба насущного, кто — высокими философскими размышлениями, а кто и легкомысленными утехами.
— Франческа! Сейчас же ступай на кухню и передай Карло: добавить к ужину салат «арлекин», две дюжины фаршированных куропаток под соусом да побольше паштета с пряностями, такого же, как в прошлый раз, — распорядилась донна Мореска, стремительно идя по коридору в сопровождении служанки.
Ее каштановые локоны развевались в такт энергичным шагам.
— Все будет исполнено, госпожа, — с готовностью отзывалась семенящая следом служанка, маленькая и проворная, точно тринадцатилетняя девочка, однако обладающая проницательным взглядом умудренной жизнью матроны. — Не приказать ли приготовить ваше пунцовое платье?
— Нет, я хочу надеть к завтрашнему ужину синее. Вот что: не забыть украсить цветами большую галерею… Да и в малой нужно зажечь все светильники. Только смотри, Франческа, заставь Андреа начистить их как следует! Перед праздником я сама пройду и посмотрю…
— Не трудитесь, госпожа! Франческа все проверит трижды. К тому же сияние красоты вашей милости, как всегда, затмит все свечи в замке! Только вот я не расслышала — приготовить ли ваш зеленый с кружевами наряд или то самое пунцовое с бархатными розами платье, в котором вы…
— Синее, синее платье, я сказала тебе! Синее с высоким воротником. И не вздумай снова что-то перепутать!
— Как можно, госпожа моя… — пробормотала Франческа, еще прибавляя ходу и сбоку устремляя на свою хозяйку полный укора взгляд, словно ожидающий чего-то.
Однако дождалась она лишь рассерженного окрика: — Похоже, кто-то здесь думает, что мне все еще семь лет? Или что я не в силах сама выбрать наряд к праздничному ужину?!
— Как можно, госпожа моя! И разве может кто-нибудь лучше вашей милости выбрать праздничное платье?! — тут же вознегодовала Франческа и, приостановившись, закончила совсем другим, кротким голосом: — Так я иду на кухню?
Однако донна Вероника, по-видимому, не на шутку выведенная из себя, в гневе закричала уже со стороны парадного зала:
— Давно пора, старая трещотка! И еще скажи Карло — пусть не скупится на вино и лепешки для жонглеров!
— Как, опять жонглеры? — воскликнул, услышав ее слова, сам почтенный мессер Пьетро, отрываясь от кубка легкого светлого вина, которым он имел обыкновение утолять жажду в парадном зале в знойное послеполуденное время. — Неужто глаза ваши еще не утомились от мелькания летающих в воздухе ножей, колец и яблок? Право же, ни в одном палаццо во всем городе не перебывало столько акробатов, карликов, бородатых женщин, сурков и обезьян в красных юбках!
В раздражении синьор Пьетро даже поднялся с просторного резного кресла и, шагнув навстречу супруге, заглянул ей в лицо с высоты своей массивной фигуры. Однако, встретив знакомый ясный взгляд с озорными искорками, он, как обычно, утратил свое раздражение и напрочь позабыл о его причине.
— Святой Франциск! — пробормотал он и, привычно обернувшись, перевел взгляд на лик своей жены, изображенный на громадной стене напротив.
Две донны Вероники смотрели на него: одна, в парадном пунцовом наряде, — чуть заметно улыбаясь и не сводя с супруга дразнящего загадочного взгляда, другая, слегка запыхавшаяся, — нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и проворно возвращая локоны на их место в прическе.
Некоторое время он сравнивал изображение с оригиналом, то сосредоточенно сдвигая брови, то удивленно поднимая их.
Завершив сравнение, он озадаченно хмыкнул и спросил сам себя:
— Хотел бы я знать, сколько же флоринов надо было заплатить этому пройдохе, чтобы он изобразил ваш облик во всей прелести!
— Благодарю вас, супруг мой, — отвечала на это живая донна Вероника, пряча ту самую улыбку, которую удалось-таки запечатлеть пройдохе живописцу, и скромно опуская тенистые ресницы. — Так вы, мне показалось, собирались отдать какие-то новые распоряжения к празднику?
В ответ синьор Пьетро протяжно вздохнул, нахмурился, что-то припоминая, и наконец предложил примирительно:
— Я хотел сказать — отчего бы вам, дорогая, не позвать на сей раз, к примеру, настоящих музыкантов с благородными инструментами — арфами, лютнями и флейтами? Сам знаменитый Каселла, полагаю, сочтет за честь посетить наше скромное жилище… И почему бы не пригласить под наш кров также какого-нибудь искусного стихотворца, дабы усладить слух гостей возвышенной латынью и живым тосканским наречием? Кстати, Гвидо Кавальканти, мастер высокой поэтической речи, — мой старый приятель, и он не откажет мне!