По обе стороны огня (сборник)
Шрифт:
– Значит, не те взялись за дело.
– Ну и разговор у нас затеялся, – покачал головой Шатков, улыбнулся грустно, словно бы ему сделалось жаль и себя, и барменшу, и этих людей, – он покосился через плечо, – сидящих в задымленном, плохо проветриваемом зале. – Начали за здравие, кончаем за упокой. Надо бы переменить тему.
– Ты из какого города прикатил?
– Из Москвы, – не стал запираться Шатков.
– С неприглядного сырого севера на благословенный тихий юг, – произнесла барменша выспренно, в традициях выпускниц курсов благородных девиц конца девятнадцатого века.
– Это когда же ваши края стали тихими? – Шатков сощурился. – Разборка на разборке, стрельба на стрельбе. То татары с украинцами воюют, то украинцы с русскими, то лешие с чертями, то моряки с гражданскими. Ничего себе благословенный тихий юг! Жуть!
Барменша оставила речь Шаткова без внимания, лицо у нее приняло независимый вид, словно разборки эти ее не касались, «не царское это дело», – спросила коротко:
– Отдыхать, конечно, приехал?
– Отдыхать.
– И как же у тебя с «мани-мани»?
– Неприличный вопрос. И очень неосторожный. Но тебе я отвечу. Как у всякого отдыхающего. На девочек, считаю, хватит.
– А если не хватит?
– Что ж, и такое может быть. Выпишу из Москвы еще.
– Есть такая возможность? – барменша прощупывала Шаткова. Шатков пока не понял, зачем она это делает. Если хочет поставить качественных девочек и сомневается в кредитоспособности клиента – это одно, а если… – Ты богатый Буратино, выходит?
– Богатый, – Шатков согласно наклонил голову. – Хотя я не знаю ни одного богатого человека, который не хотел бы стать еще богаче.
– Поколотили тебя, значит, наши? – она взглядом указала на ссадину, которую Шатков тщательно припудрил, но барменша разглядела все, от нее трудно было что-либо скрыть.
– Ваши.
– Ладно, жди! – наконец закончив проверку, приказала ему барменша. – Сейчас я позвоню девочке, которая тебе обязательно понравится.
– А если не понравится?
– Исключено. Обязательно понравится.
Она скрылась за бамбуковой струистой занавеской, взялась за телефон, стоящий на темном деревянном столике – Шаткову это было видно сквозь редину занавески, набрала номер – по движению пальца по диску Шатков определил, что барменша набрала цифры 2, 4, 9, 6, 2, – шевельнул губами, запоминая их, прислушался к тому, что говорит барменша, но ничего, кроме имени «Нэлка», произнесенного дважды, не разобрал. Барменша вернулась, пощелкала пальцами:
– Ну, теперь, царь Гвидон, жди…
– …когда лягушка прискачет, – закончил вместо нее Шатков.
– Сам ты лягушка! – обиделась барменша. – Посмотри на себя в зеркало! Я лучшую девушку Крымского полуострова высвистала, а он… Тьфу! – барменша с презрением глянула на него. – Валил бы отсюда!
У Шаткова внутри возникло ощущение, что он стоит на правильном пути – через эту барменшу, через Нэлку, через других выйдет и на настоящего царя Гвидона… или как его там величают? – раскопает то, что до него не могли раскопать другие. Все, счетчик включен, он пошел по лезвию ножа.
– Я, конечно, могу свалить отсюда, но…
– Клоун! – не выдержав, перебила его барменша. – Ох и клоун!
«Что верно, то верно, – устало подумал Шатков, – не будь я клоуном, разговор был бы совсем другой».
– А Нэлка? – спросил он и недовольно поморщился: ох и глупый же вопрос задал он.
– Нэлку я высвистела, но это не означает, что она достанется тебе. Клиенты у нас и без тебя, ободранного, есть. – Барменша подняла указательный палец. На этот строгий учительский жест нельзя было не обратить внимания. – Понял?
– Понял, чем дед бабку донял, – засмеялся Шатков. – А Нэлка твоя, если она действительно хороша, все равно достанется мне. Понятно?
Он вернулся к столу, допил остатки коктейля, оглядел зал – ничего стоящего в кафе не появилось, нацепил сумку на плечо и вновь подошел к стойке.
– Чего кошелек свой подхватил? – насмешливо поинтересовалась барменша. – Обиделся, что ли? Или испугался за деньги?
– Какой кошелек?
– Ну на плечо ты что повесил? Кошелек ведь…
«Сюжет развивается вяло. И почему-то вкривь, – подумал Шатков. – Кононенко пропал, с моря туман наползает, холодно становится, ночевать негде… Придется у Нэлки. Если она, конечно, появится».
– Что, и в туалет уже нельзя сходить? – он усмехнулся.
– С сумкой?
– Я все свое ношу с собою. В том числе и предметы личной гигиены.
– Ага, зубную щетку для чесания подмышек. Ну иди, только унитаз не сверни! – лицо у барменши сделалось грубым, мужским, подбородок упрямо выпятился, будто у кулачного бойца. – Дорогу знаешь?
– Знаю.
Туалет находился на этом же этаже, по ту сторону лестничной площадки. На лестнице было темно, тусклая лампочка едва пробивала вязкий сумрак, в ней даже не были видны ступеньки лестницы.
Снизу шли люди, мелькнули две женские головы на повороте, – хоть и темно было, а Шатков разглядел лица девушек – впереди шла рослая блондинка с резковато-красивыми чертами лица и огромными светлыми глазами, сзади брюнетка – тоже очень броская, с точеным лицом и высокой шеей, их сопровождали двое парней в джинсовых варенках. У Шаткова невольно сжалось сердце: опять варенки… Парень, шедший последним, был из тех, кто нападал на него. Шатков стремительно расстегнул молнию на сумке, выдернул из нее модную джинсовую шляпку в виде бесформенного гриба – такие шляпки любят носить отдыхающие, – не шляпа, а шапокляк, шляпокак – по имени хулиганистой старухи из старого кукольного фильма, Шатков уже забыл, как ее точно величали, – такая шляпа-гриб делает человека совершенно неузнаваемым, словно шапка-невидимка.
– Не спеши, Нэлк, – попросил парень, замыкающий строй, – сердце вываливается.
– Пить надо меньше, – безжалостно бросила Нэлка, это была яркая блондинка со светлыми глазами, легко откинула назад копну волос, тряхнула головой, – тогда и дыхалка будет нормальная, и сердце останется на месте.
– Лучше пить, чем болеть, – хмыкнул парень.
– А логика где? – поинтересовалась Нэлка. – Нет логики!
– Вдруг сейчас этого лептуха придется обрабатывать, а?
– Не путай «а» с «я», говори «я» только после того, как я скажу «а», – у Нэлки была прелестная, очень тонкая, чуть с иронией, чуть с грустью улыбка – ее можно было разглядеть даже в сумраке, слишком необычной и запоминающейся была эта улыбка. – Усвоил, Штырь?