По обе стороны огня (сборник)
Шрифт:
– Ты какой институт окончила? – выкрикнул Шатков.
– Педагогический. А что?
«Не люблю вопроса: „А что?“, – подумал Шатков. – Есть в нем что-то неряшливое, полоротое, по-крестьянски безмозглое. „А что?“, „Чаво?“, „Да ничаво!“»
– А я думал – кулинарный техникум. Слишком вкусно пахнет. Кофе, во всяком случае, не морковный.
– Как можно долларового клиента угощать морковным кофе?
– Давно не слышал, чтобы меня называли клиентом.
– А ты как хочешь? Пациент, пассажир, абонент, заказчик, подрядчик, абонемент? Что предпочтешь, а? Займи лучше Ларису!
Лариса
– Вы тоже из педагогического? – вежливо, на, «вы», спросил Шатков.
– Тоже, – Лариса быстро глянула на него и отвела глаза в сторону. Снова хихикнула.
– Ты что, ее щекочешь? – выкрикнула Нэлка с кухни. – Чего она у тебя хихикает?
– И работаете… педагогом? – Шатков мысленно выругал себя – разве можно задавать такие вопросы? Обвел рукой пространство, потом ткнул пальцем в гипсовые слепки. – Нэля человек талантливый, правда?
– Да, – тихим нежным эхом отозвалась Лариса. Шатков невольно погрустнел – будет ли голос этой женщины таким же нежным, когда он уснет и в квартиру беззвучно войдут двое амбалов?
Минуты через три появилась Нэлка, неся резной поднос с тремя черными обливными чашками и блюдцем, на котором тесно гнездились крохотные бутербродики с сыром и колбасой.
– Твоя чашка – вот, – показала Нэлка Шаткову на чашку, находящуюся у нее под рукой, – я тебе чуть покрепче сделала – ты мужчина, тебе можно, – а нам с Лариской чуть послабее… Бери.
У Шаткова перед глазами мигом зажегся красный предупреждающий огонек – не подмешала ли чего Нэлка в кофе? Он снова обвел пространство рукой, специально задержался на гипсовых слепках.
– У вас, Нэля, самая удивительная квартира из всех, которые я когда-либо видел, – сказал он вежливо. Нэлка, радостно улыбнувшись, заскользила глазами вслед за его рукой, остановилась на гипсовых слепках. Шатков взял чашки с подноса и поставил на стол. Ту чашку, которую Нэлка приготовила для него, он поставил перед Ларисой.
– Есть коньяк, есть водка, есть ликер, – сказала Нэлка. – Что будем пить?
– Мне немного коньяка, – попросил Шатков.
– Ликер!
– И я – ликер. Что-то на сладкое потянуло, – игриво произнесла Нэлка. – С чего бы это? А, подружка? – Она потеребила Ларису за плечо, разлила ликер по крохотным, украшенным серебряным кантиком стеклянным стопкам, достала бутылку коньяка, налила Шаткову. Его стопка тоже была крохотной, ликерной.
– Я из наперстков не пью, – сказал Шатков.
– Что так?
– Детская посуда.
– Гордость не позволяет?
– И гордость не позволяет тоже.
Нэлка налила Шаткову коньяка в стакан, с интересом глянула на гостя, словно бы хотела засечь в его лице что-нибудь порочное, темное. Шатков усмехнулся.
– Посмотри, посмотри на мое честное открытое лицо! – сказал он.
Вместо ответа Нэлка подняла свою крохотную стопочку.
– Будем! – произнесла она по-мужски. – За то, чтобы завтрашний день был не хуже нынешнего.
Выпили, потом опустошили чашки с кофе. Лариса вдруг, не стесняясь Шаткова, зевнула.
– Приустала я сегодня что-то…
– Да ты что, подруга? У нас же гость!
– Сегодня я не в форме.
– Вот те раз! – Нэлка бросила быстрый взгляд на Шаткова. – Ты уж извини нас. Любовь втроем может не получиться! – Повысила голос, потеребила подругу за плечо: – Что с тобой, Ларис?
– Не знаю, ничего не знаю-ю, – вяло протянула Лариса. – Глаза слипаются, тело чужое, ничего не хочется делать, никого не хочется любить… Спать хочется, – она вновь зевнула и закрыла глаза.
«Один – ноль, – удовлетворенно отметил Шатков. Все было правильно: его хотели опоить, лишить долларов, лишить родных деревянных тугриков и в чем мать родила отволочь на берег моря. – Такие девушки, как Нэлка с Ларисой, мне и нужны».
Важно только, чтобы Нэлка не догадалась, что он поменял чашки. Нэлка гневно сощурила свои светлые глаза, лицо у нее сделалось узким, темным, она с досадою ударила кулаком о кулак.
– Ты же не спать сюда пришла, Лариса! – голос у Нэлки стал трескучим, мальчишеским.
– Спать, только спать… – вяло пробормотала Лариса и отключилась.
Шатков взял бутылку коньяка и, не спрашивая разрешения Нэлки, налил себе, выпил.
– Вот чертовка! – в сердцах воскликнула Нэлка, добавила несколько резких слов. Слова были матерными, никак не вязались с нежным обликом Нэлки.
– Хороший напиток! – похвалил коньяк Шатков. – Сейчас такого не найдешь. Кончились те времена.
– Из старых запасов, – пояснила Нэлка. – Можешь налить себе еще.
– Не откажусь. – Шатков улыбнулся, снова налил себе коньяка в стакан, потом, подумав, перелил в стопку: – Проведу эксперимент, выпью из стопки.
– Ты же не любишь пить из стопок.
– Не люблю, – подтвердил Шатков, – мелкую посуду всегда хочется обернуть куском хлеба. Иначе из рук выскальзывает.
Им словно бы завладели некие иные силы, пришедшие невесть откуда – то ли из прошлого, то ли из будущего, – силы, которым Шатков должен будет подчинить самого себя, – всего, без остатка, – он будто бы сейчас перевоплощался, становился другим, – и в этом новом состоянии в нем на первое место должен был выдвинуться зверь – да, именно зверь с его обостренным чутьем, с бесшумной походкой и кошачьими мягкими повадками – если Шатков не станет таким, он проиграет не только свое дело, проиграет самого себя…
– Может, еще кофе? – предложила Нэлка.
– Спасибо, я кофе пью мало, – отказался Шатков. – Сегодня я принял недельную норму кофе, это перебор.
Нэлка заметно поскучнела. Шатков потянулся к ней и, едва касаясь пальцами, погладил по плечу.
– Я тоже, как и твоя подружка, притомился что-то, – сказал он и прикрыл рот рукой. – В природе, похоже, что-то происходит… – он заметил, как посветлели, сделались обрадованными глаза у Нэлки: он допустил просчет, и Нэлка засекла это. Впрочем, какой просчет? Никакого просчета. Он ведет себя так, как вел бы любой богатый клиент – особенно долларовый. А долларовые клиенты, они – капризные.