По обе стороны реки
Шрифт:
Морьентес держался уверенно и настойчиво. Он хорошо понимал, что единственный надежный канал передачи оставался за границей. Рассчитывать на радистов из армейской разведки в столице он не мог — скорее всего, их станция либо уже была ликвидирована, либо будет ликвидирована в ближайшие дни, если не часы…
В столицу он прилетел вечером, однако, несмотря на позднее время, в городе было неспокойно. По улицам ходили группы возбужденных людей, выкрикивавших антиправительственные лозунги, разъезжали бронетранспортеры неизвестно кем управляемых и направляемых вооруженных сил, на перекрестках
Остановившись в одной из центральных гостиниц, он спустился в холл и с находившегося там телефона-автомата попытался позвонить по полученному еще в Москве номеру, предназначенному для экстренной связи. Впрочем, как он и ожидал, никто не ответил. Тогда он вернулся в свой номер, устроился на стуле у окна, достал кинокамеру и, закрепив ее на портативном штативе, приготовился снимать. Шум, между тем нарастал, а число находившихся на улице людей все увеличивалось. Постепенно группы организовывались в колонны, направлявшиеся в сторону президентского дворца. У многих стали появляться в руках зажженные факелы…»
Глава 4
«Киссинджер жалуется Президенту на стремление Вилли (Колби — прим. секретаря) рассказать всю правду, говоря: „Так можно дойти до того, что мы будем только делать доклады, а не проводить операции. И вообще, все эти истории — лишь верхушка айсберга“ Далее он продолжает: „Если они всплывут, будет много крови. Эта история… Этого не будет ни в одном докладе! Считайте, что это просто шантаж…“»
«…из Кельна поездом добрался до Таллина, где пересел на самолет и вскоре уже вылетел в Ленинград. В Пулково его никто не встречал. Да, собственно, никто и не должен был встречать, поскольку не только о его прибытии, но и вообще о его существовании знали всего три человека. Из аэропорта на рейсовом автобусе он доехал до метро, спустился вниз и через одну остановку вышел. Здесь еще год назад он снял небольшую комнатку в коммуналке. Соседи — старый больной еврей со своей женой — жили уединенно и замкнуто, мало интересуясь редко появлявшимся в квартире молодым человеком. Для них он был обычным госслужащим из Москвы, изредка приезжавшим сюда в командировку.
Он быстро прошел в свою комнату и первым делом привел в порядок свою внешность. Краска с волос была легко смыта, и вскоре из зеркала на него снова глядел Алексей Захаров, младший научный сотрудник одного из московских НИИ.
Он вышел из своей комнаты и осторожно постучал к соседям:
— Иосиф Моисеевич! К вам можно?
За дверью послышался надрывный кашель — старик еще в блокаду подхватил туберкулез, от которого уже так и не смог избавиться — затем хриплый голос произнес:
— Мира, открой дверь! Кажется, Алеша приехал!
Алексей услышал шаркающие шаги, затем послышался негромкий женский голос.
— Это вы, Лешенька? — спросила она, по привычке не отворяя дверь сразу.
— Я, Мира Абрамовна! — ответил Захаров.
Дверь отворилась, и на пороге, приветливо улыбаясь, появилась маленькая сухонькая старушка:
— Ой, как же давно вы у нас не появлялись! Мы же, просто-таки, совсем соскучились! Заходите, я вас сейчас угощу чаем и булочками. Вы знаете, Иосиф совсем не хочет кушать мои булочки! Говорит, купи лучше в магазине печенье! А зачем, я вас спрашиваю, покупать в магазине печенье, если я сама могу испечь свежие булочки? Вот вы, Алеша, любите свежие булочки?
Захаров с улыбкой слушал соскучившуюся по общению Миру Абрамовну, рассеянно кивая ей в ответ головой:
— Конечно, конечно… Извините, ради бога, но я сейчас очень спешу! Я, собственно, только на минутку. Мне вечером уже нужно возвращаться домой, в Москву…
— Как, вы уже уезжаете? — удивился Иосиф Моисеевич, — И даже не переночуете?
— Тогда булочки я вам заверну с собой! Скушаете в поезде с чаем! — вмешалась в разговор Мира Абрамовна.
Следующим утром он сошел с поезда на Ленинградском вокзале в Москве, сел в метро, доехал до станции „Кропоткинская“, поднялся наверх и, невдалеке от входа в бассейн „Москва“, оставил „маячок“ на газетном киоске. Это означало, что он ожидает С.А. на конспиративной квартире в ближайший вторник после 21 ч. Поскольку ближайший вторник наступал уже завтра, на то, чтобы привести в порядок себя, а заодно и остававшуюся более года без присмотра квартиру, у него был всего день…»
В аэровокзал они поехали вместе и до начала регистрации еще с полчаса бродили по когда-то просторному и светлому зданию, разглядывая еще не ставшие привычными, заполненные дешевым импортным ширпотребом многочисленные ларьки и киоски.
— Сыр! — неожиданно сказал Леонид.
— Что? — не понял Захаров, — Какой сыр?
— Сыр, говорю, бесплатный! — с горькой усмешкой ответил Быков, показывая на ларьки, — Как тогда, двадцать лет назад… Вот оно, всё здесь — и свобода, и демократия! Знаешь, чем я сейчас занят? Продукты вожу, «гу-ма-ни-тарные»! Как в какую-нибудь Нигерию или Сомали! Как считаешь, стоило за это?…
Он поперхнулся и закашлялся, затем спокойно, и, казалось, совсем не к месту, закончил:
— А, знаешь, мне иногда хочется вернуться туда, в N. Ну, просто… чтобы парням, кто там остался, обидно не было…
Конца регистрации Алексей ждать не стал. Слегка обнял Быкова на прощание, повернулся и, уже не оглядываясь, вышел на привокзальную площадь, дошел пешком до станции «Сокол», спустился в метро и доехал до «Речного вокзала». Там он вышел из метро и пошел вниз, к реке…
«…поздним вечером по телевизору в новостях сообщили, что группа военных кораблей вооруженных сил Республики неожиданно покинула свою базу и вышла в неизвестном направлении. Впрочем, вскоре появилось новое сообщение, что корабли снова вернулись на базу. Просидев у окна до глубокой ночи и так ничего не дождавшись, он лег спать. Проснулся Виктор Морьентес рано, в начале восьмого утра, от доносившейся с площади стрельбы. Вскоре к звукам выстрелов добавились разрывы авиационных бомб. Несмотря на продолжавшееся местами еще почти неделю сопротивление, уже к вечеру этого дня операцию „Кентавр“ можно было считать завершенной.