По образу и подобию
Шрифт:
Сердитая женщина-доктор велела убрать руки за спину и так держать их все пять минут дозволенного визита. «Схватишься за что-нибудь своими септическими грабками — можешь сразу идти топиться!» «Сана, что за лексикон!»- укорил её Ольмезовский. На что Сана хмуро буркнула: «Понятия не имею, почему пошла у тебя на поводу, Олег. Снова!» «Я — обаятельный!»- усмехнулся он. «Бессовестный», — не согласилась врач. — «Пользуешься служебным положением вовсю». На «ты», и разговаривают панибратски. Давно друг друга знают, понятное дело. Алёна сочла благоразумным не встревать.
Тим лежал так неподвижно, что в какой-то страшный миг вдруг показалось, будто он умер. Но кардиомонитор в изголовье выводил, тихо попискивая, ломаную линию жизни и паранормальное гиперзнание не подтверждало угрозы смерти. Лицо у Тима разгладилось, стало совсем детским, беспомощным. Алёна почти испугалась поднявшегося внезапно бесконечной нежности к этому странному парню, которого мама называла Тридцать Три Несчастья. Он не виноват, что у него такая паранорма. И не постоянно же он генерировал проблемы, иначе всё вокруг давным-давно разрушилось бы!
За спиной Ольмезовский и Сана разговаривали на профессиональном жаргоне, из беседы опять нормально воспринимались только предлоги. Что-то про уровень псикинозона в крови, — фатально низкий, про гипогликемическую кому, субарахноидальное кровоизлияние… господи, слово-то какое, мозг вывихнешь, чтобы повторить хотя бы мысленно. Но оно воткнулось в сердце раскалённой иголкой, невесть с чего стало вдруг страшно, даже ладони вспотели, и нечем стало дышать. Алёна дёрнула ворот, не помогло. В палате было душно, вдобавок, стоял неистребимый больничный запах, запах лекарств, кварцевых облучателей и застарелой, въевшейся, казалось, в само пространство, боли.
Алёна осторожно положила пальцы запястье Тима. Прикосновение вновь откликнулось невероятным ощущением: моё, своё, родное…
— Очнись, Тим, — прошептала девочка. — Слышишь? Не смей умирать!
— Руки! — бешено зашипела врач, будь она кошкой, прижала бы уши.
Ольмезовский удержал её:
— Тихо.
Он со своим первым телепатическим рангом уловил изменения активности мозга раньше приборов. А через мгновение Тим судорожно вздохнул, раскрыл глаза и прошептал:
— Всем привет!
Доктор Сана крепко выразилась от избытка чувств. Профессор поднял взгляд к потолку, тихо вздохнул, потом выразительно посмотрел на пациента.
— Простите, Олег, — виновато отозвался Тим. — Я забыл…
Он сморщился, пытаясь вспомнить, что же именно он забыл.
— Не напрягайся, парень, — посоветовала ему доктор Сана. — Потом вспомнишь.
— Аля… — сказал он с радостным удивлением, и в сердце словно кусочек солнца прыгнул.
Живой. Что бы там с ним ни случилось, — живой…
— Я с тебя ещё спрошу, дружок, — со значением сказал Ольмезовский. — С процентами!
— Ничего не выйдет, — хмыкнул Тим, и внезапно подмигнул Алёне.
Девочка прыснула, такой у Тима был довольный и ехидный вид. Профессор поднял указательный палец и сказал:
— Не дави на эмоциональную часть моего разума, паршивец. Ты сейчас всё равно, что натуральнорождённый. И — да! Я вызвал Розу, она будет здесь часа через два примерно. Сделай одолжение, дождись. Проверю.
— Розу? — возмутился Тим, пытаясь приподняться на локтях, — («Лежать, скаженный!»). — Розу?!
— А кого тебе ещё надобно? — ядовито осведомился Ольмезовский. — Маму Эрзули?
— Уел, — сдался Тим, закрывая глаза.
Какой он всё-таки бледный и синий, думала Алёна. Не умрёт, но на больничную койку загремел, похоже, надолго. Она погладила его по руке, и пальцы его дрогнули, отзываясь на прикосновение…
— Так, все — вон, — распорядилась доктор. — Ваши пять минут давно истекли!
— Пойдёмте, — кивнул Ольмезовский Алёне.
Они вышли в коридор, непривычно яркий после полумрака реанимационной палаты.
— Он будет жить? — спросила Алёна, осознав, что — вот глупая! — не задала этого вопроса врачу.
— Да, — ответил Ольмезовский, — конечно…
— Хорошо. А то я испугалась. А Роза — это кто? Почему Тим её боится?
— Это декан Факультета Паранормальной Медицины, целитель первой категории, входит в пятёрку лучших врачей планеты. Тим боится её по делу: только она может хоть как-то приструнить. Роза — «о-нор секундус», вот их двое у нас всего в данной генерации.
— А мама Эрзули?
— Местный фольклор, — чуть усмехнувшись, объяснил он.
— Я не понимаю! — сердито сказала Алёна через время.
Ольмезовский кивнул. Сказал:
— Я объясню. Может быть, в моём кабинете? Здесь не та обстановка…
В кабинете, так в кабинете. Просьбу мамы не покидать этаж Алёна, конечно же, напрочь забыла…
Зеркальный лифт с панорамным окном вознёс их наверх. В этой части Института Алёна никогда ещё не бывала, и потому с любопытством осматривалась. Один из самых старых корпусов комплекса, он сохранял атмосферу той, давней, эпохи, когда современные паранормы казались недосягаемой мечтой, а Нижнего Города не было и в помине. Дерево, стекло, ковры, лампы на трогательно тонких кованых ножках, сейчас такие не встретишь нигде, кроме как в информе, в разделе «Архивные хроники». Тонкий, «библиотечный», запах — по программе изучения истории их водили в библиотеку, хранившую раритетные печатные книги, там использовались специальные натуральные вставки в интерьере из модифицированного сандалового дерева, эфирное масло, выделяемое в воздух, замедляло распад бумаги. Вот и здесь было нечто похожее, если судить по запаху. Хотя что необходимо было консервировать здесь, в коридоре, где не было и не предвиделось никаких книг?
Внезапно — живые цветы в длинной кадке подковой, вдоль панорамного окна. Тюльпаны. Обычные красные тюльпаны. Во всяком случае, на вид. Что там у них в геноме, можно было только гадать.
За тюльпанами обнаружился небольшой холл с тремя массивными дверьми, кожаным полукруглым диваном в центре и арочным окном со старомодными шторами. Алёна не удержалась и потрогала их: да, ткань, тяжёлая, ворсистая и удивительно мягкая, шелковистая на ощупь, в памяти всплыло слово из уроков всё той же истории — «бархат». Но за дверью обнаружилась вполне современная обстановка — небольшой терминал-подкова, окно с поляризационным покрытием, современная лёгкая мебель, ещё одна полупрозрачная дверь. Ольмезовский обратился к женщине за терминалом: