По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]
Шрифт:
Внешне все было сделано вроде бы правильно. Но почему никто не поинтересовался, какое расстояние и с какой скоростью Рыбкин должен был покрыть, чтобы угодить под машину? Мог ли он на седьмом десятке лет развить такую скорость? А ведь исходные данные для ответа на эти вопросы имелись в показаниях Золотухина и свидетелей…
Взяв чистый лист бумаги, я занялся расчетами, и у меня получилось, что, для того чтобы успеть попасть под машину, Рыбкин должен был развить скорость около 10 метров в секунду! Парадокс? Да, парадокс. Иначе не скажешь. Такая скорость доступна спринтерам с чемпионскими титулами, но не старикам…
Я пересчитал все заново, — результат получился
Это было открытием! Оно означало, что Золотухин и свидетели сообщили автоинспектору, а затем и Гусько неверные сведения о механизме происшествия, что владелец «Москвича» ехал на большем удалении от попутного трамвая, чем он показал, и, возможно, с большей скоростью. Оно ставило под вопрос его утверждение о внезапном появлении Рыбкина перед автомобилем и выводы экспертизы об отсутствии у него технической возможности избежать наезда… Наконец, оно заставляло сомневаться в самом существовании того попутного трамвая, за который так цеплялся Золотухин.
Водители иногда идут на такие выдумки. Помню, было у меня одно дело, когда водитель и подставные свидетели утверждали, что погибший пешеход вывалился на дорогу из густого, непроглядного кустарника. Когда я проверил их показания, то обнаружил на месте происшествия хворостинки высотой до колена. Воробей в таких кустах не останется незамеченным, не то что человек!..
Столкнувшись с парадоксом, я решил в первую очередь связаться с Гусько. Мало ли, может быть, он объяснит его природу.
Гусько приехал быстро; войдя в кабинет, достал из кармана круглое зеркальце, поправил кок на голове, провел мизинцем по тонким усикам и протянул мне руку.
— Здравствуй, лапушка. Что-нибудь случилось?
Он вытер платком выступившую на лбу испарину, сел к столу. Я дал ему лист бумаги, предложил записать цифры, которыми только что оперировал, и произвести необходимые расчеты.
Гусько сосчитал один раз, зачеркнул итог, пересчитал все заново и, получив те же 10 метров в секунду, раздраженно оттолкнул от себя лист.
— Галиматья какая-то!..
— Не согласен, — ответил я. — Если бы ты раньше занялся этими расчетами, дело, возможно, не пришлось бы прекращать. У тебя за его пределами ничего не осталось?
— Все здесь, — понуро произнес Гусько, и я понял, что думает он уже не о судьбе дела, а о том, какое наказание ему грозит за халтуру.
— У меня двое детей, — подтвердил Гусько мои предположения. — Может, оставишь все как было? Рыбкина ведь не воскресишь…
— Верно, не воскресишь, — ответил я. — Но если Золотухин виноват, то оставлять его безнаказанным — преступление. И ты хорошо понимаешь это.
Гусько как-то неопределенно мотнул головой и вышел из кабинета. А я продолжал размышлять над делом и все более убеждался, что сдвинуть его с мертвой точки удастся только в том случае, если появятся новые, объективные свидетели. Чтобы найти их, надо идти на заводы и в учреждения, расположенные в районе места происшествия, искать и допрашивать трамвайщиков. Передопросы Золотухина и свидетелей из Лентрансагентства казались мне бесперспективными. Люди эти находились в явном сговоре, а по опыту я знал, что развалить сговор методами логических построений и математических расчетов чрезвычайно трудно.
Для начала я решил переговорить с автоинспектором. Фамилия его была Малов. Я созвонился с ним и попросил привезти в прокуратуру все черновые записи об интересующем меня происшествии. Так в моих руках оказалась вторая схема наезда. Она соответствовала той, которая имелась в деле, во всем, кроме двух моментов: на ней стояла подпись одного Золотухина, а попутный трамвай отсутствовал!
— Что это? — спросил я у Малова.
— Первая схема Золотухина.
— Почему же на ней нет трамвая?
— Поясню, — спокойно ответил Малов. — Дело в том, что на месте происшествия я лично схему не составлял, так как обстановка была изменена. Я взял с собой понятых, Золотухина вместе с его свидетелями и привез их в ГАИ. Здесь я предложил Золотухину самому нарисовать схему. Он нарисовал ее, подписал и отдал мне, но в это время я получил команду выехать на другое происшествие. Поэтому я отпустил их всех и сказал прийти вече-ром, часам к семнадцати. Когда я снова встретился с ними и стал получать от Золотухина объяснение, он заявил, что сгоряча составил схему неправильно, нарисовал другую и на ней указал, что ехал за попутным трамваем, из-за последнего вагона которого и выскочил пострадавший. Эти объяснения подтвердили свидетели. Я чувствовал, что они сговорились, но мне ничего не оставалось, как составить свою схему дорожно-транспортного происшествия со слов Золотухина, что я и оговорил на ней. Первую золотухинскую схему я вначале хотел выбросить, потом решил отдать следователю, который будет вести дело, но замотался и забыл.
— Может, у вас найдутся и забытые свидетели? — спросил я.
— Вот уж тут ничем помочь не могу, — ответил Малов. — Когда подъезжал к месту происшествия, видел толпу, но стоило остановиться — все, кроме шофера и грузчиков из Лентрансагентства, разбежались.
«И впрямь, — подумал я. — О какой еще помощи можно мечтать?! И за ту, которая оказана, огромное спасибо!»
Рабочий день подходил к концу. Коротко допросив Малова и оформив изъятие у него схемы, я отправился домой, чтобы в спокойной обстановке получше осмыслить возникшую ситуацию. К утру мои планы изменились: я понял, что, перед тем как идти на поиск новых свидетелей, надо прощупать прочность позиций тех, которые допрашивались, да и самого Золотухина.
Зная, что он работает в таксопарке, я из дома поехал прямо туда, попросил вызвать его из рейса и увез с собой в прокуратуру. В пути я присматривался к нему, силясь понять его душевное состояние, но Золотухин был непроницаем.
В прокуратуре я спросил у него, правдивые ли показания он давал ранее. Золотухин, вскинув на меня серые глаза, ответил, что его предупреждали об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, а потому все, что он говорил, — чистая правда.
Я достал полученную от Малова схему и, после того как Золотухин признал, что она составлена им, попросил разъяснить, почему на ней нет попутного трамвая. Слегка покраснев, Золотухин объяснил, что рисовал схему вскоре после происшествия и, нервничая, просто забыл обозначить трамвай.
Я предложил ему, опираясь на собственные показания, определить скорость, с которой двигался Рыбкин перед тем, как попал под машину. Ухмыльнувшись и облй-зав свои пышные усы, Золотухин заявил, что оставшихся у него познаний в области арифметики хватает только на то, чтобы считать деньги. Когда же я настоял на своем, он, нисколько не смущаясь полученным абсурдным результатом, спокойно отпарировал: «Бежал, как чемпион? Значит, так и было!» — а на попытки убедить его в необходимости рассказать правду ответил дерзостью: