По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]
Шрифт:
— Чепуха. Так и запишите. Пусть болтают что хотят. Я ничего не знаю. Слышала только, что обокрали соседку, а кто обокрал — понятия не имею и ни с кем об этом не говорила. Приведите мне того человека, я ему в глаза плюну…
Мальчишка перестал писать и искоса посмотрел на мать. Элеонора Степановна заметила это.
— Я тебе что сказала?! Повернись и делай уроки! Некрасиво подслушивать чужой разговор! — раздраженно крикнула она сыну и уже для меня добавила — Мы мешаем ему… Поверьте, если бы я знала что-нибудь, то не стала бы
Ее слова звучали довольно убедительно. Я даже засомневался: не наговаривает ли на нее жиличка с первого этажа? Простившись с Элеонорой Степановной, я спустился к ней. Нет, эта женщина стояла на своем. «Зачем мне все это придумывать? Если бы у нас отношения были плохие, другое дело», — говорила она, и с ее доводами тоже трудно было не согласиться.
Проведение очной ставки между ними я решил отложить и уехал в гостиницу.
Днем я снова отправился в поселок. Надежда на то, что мне удастся найти человека, который поможет разобраться в случившемся, не покидала меня. Я посетил жилконтору, побеседовал с ее работниками, сам обошел несколько квартир и, не узнав ничего интересного, пошел было к автобусной остановке. Но у самого выхода со двора мое внимание привлек мальчишка, тащивший от сараев санки с дровами. Я присмотрелся и узнал в нем сына Элеоноры Степановны. Поравнявшись со мной, он сдвинул на затылок шапку-ушанку:
— Здравствуйте!
— Здравствуй, — ответил я. — Ты почему не в школе?
— Я уже пришел.
— А дрова куда везешь?
— Домой, ванну топить. Вечером мыться будем…
— Не тяжело?
— Не е…
— Как тебя зовут?
— Венька, а что?
— Да так, Венька, ничего. Хочу спросить тебя кое о чем.
Венька поднял на меня свои ясные серые глаза, зашмыгал не по-зимнему веснушчатым носом.
— Вы все курите? — неожиданно спросил он.
— Курю.
— Курить вредно…
— Кто сказал?
Венька не думал ни секунды:
— Ленин.
— Значит, так оно и есть…
— Тогда зачем курите?
— Как бы тебе объяснить? На душе неспокойно…
— Все о работе думаете?
— Да. И не только о ней… Не могу, например, понять, почему твоя мама не любит Серафиму Ивановну.
— Чего тут непонятного? Мамка выбрасывает в мусорное ведро колбасу и хлеб, а Серафима Ивановна ругается.
— А тебе Серафима Ивановна нравится?
— Ничего старушка. Сколько раз пускала к себе, когда ключ забывал дома, поесть давала.
— Тебе ее жалко?
— Конечно…
— Кто же мог ее обидеть?
Венька потупился, прикидывая что-то в уме, поправил дрова на санях, вытер нос рукавицей и, снова задрав голову, посмотрел мне прямо в глаза:
— Мамке не скажете?
— Нет.
— Тогда слушайте. Я гулял во дворе. Ребят не было. Вдруг из нашей парадной выходят два чужих парня в черных шапках, фуфайках, брюках и в сапогах. Только головы у них белые, стриженые, и шеи.
— А в лицо ты их видел?
— Не-а.
— Что было дальше?
— Они пошли со двора, быстро так. Один нес в руке чемодан. Цвет, ну, вроде как у чернил, только светлей.
— Сиреневый?
— Точно, сиреневый. Другой под мышкой пальто нес…
— Почему ты думаешь, что пальто?
— Воротник болтался…
— Еще что-нибудь запомнил?
— На чемодане какие-то буквы были.
— Ты кому-нибудь рассказывал об этом?
— Мамке, больше некому.
— А отец у тебя есть?
— Есть. В другом городе живет.
— И что же мамка?
— Молчи, говорит. Не твое дело.
— Почему же ты мне рассказал?
— Как почему? Они же Серафиму Ивановну обворовали…
Я взглянул на часы. Было ровно 17.00. Рабочий день на комбинате кончался в 18.00.
— Вот что, Венька, — сказал я мальчишке, — ты чемодан сможешь узнать?
— Попробую…
— Тогда жми домой и жди меня.
Венька потащил санки, а я бросился в школу и из учительской позвонил в милицию. Мне вдруг пришло в голову, что кражу совершили лица, недавно освободившиеся из заключения. Кто еще мог быть так одет, острижен? Кто мог действовать так дерзко? Кого могло потянуть на спиртное, шоколад, сигареты, на хорошую одежду, хрусталь, деньги? Два месяца назад была амнистия…
Услышав в трубке голос Сычева, я спросил:
— У вас есть учет освобожденных из мест лишения свободы?
— Есть.
— Сколько человек вышло за последние полгода?
— Пять, все по амнистии.
— Как они трудоустроены, где прописаны?
— Все работают на заводе металлоизделий, живут в общежитии.
— Пришлите немедленно машину. Я в школе.
Минут через десять я увидел в окно, как к школе подкатил милицейский «газик». Из него выскочил Сычев и побежал к подъезду.
— Вы не могли бы съездить с нами? — обратился я к молоденькой учительнице, проверявшей неподалеку от меня тетради. — Нам надо предъявить первокласснику чемоданы в общежитии.
— Я слышала ваш разговор. Страшновато…
— Не бойтесь. Сейчас там никого нет, все на работе. Пройдем по комнатам, посмотрим.
Учительница стала одеваться. Мы заехали за Венькой, посадили его рядом с шофером и покатили дальше. Ехали молча. Только учительница, пряча лицо в пуховой платок, ежилась и шептала: «Страшновато. Колотит всю…»
Нам повезло. Встретив нас, комендант общежития объяснила, что в комнатах чемоданы держать запрещено, и провела в камеру хранения. Записав здесь Венькины показания, я предложил ему осмотреть стеллажи.
— Вот! — сразу указал Венька на чемодан, стоявший на второй полке.
Он был действительно сиреневого цвета, на его крышке темнели выведенные химическим карандашом буквы «Н. П.».
— При надлежит Николаю Полозову, — сказала комендант.
— Он судим?
— Нет. Хороший парень, два года у нас живет.