По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

Плотников Владимир Михайлович

— А вы все в ватнике, в шерстяных носках ходите?

— Как же, без них нельзя. Там, — тетя Дуся показала на пол, под которым находилась прозекторская, — там всегда холодно…

— Теперь мне ясно, почему вы не стареете, — неловко пошутил я и спросил: — Как жизнь-то, как настроение?

— Спасибо, не обижаемся, — улыбнулась тетя Дуся, и я понял, что работы у нее прибавилось.

— А Локшин здесь?

— Внизу, на вскрытии…

Я вышел на улицу покурить, а когда вновь поднялся в канцелярию, тетя Дуся кивком головы указала мне на мужчину в белом халате, который сидел за столом и что-то писал.

— Вы

Локшин?

— Да, — спокойно ответил мужчина.

— Мне нужно поговорить с вами.

Достав из портфеля акт исследования трупа Натальи Брагиной, я подал его Локшину.

— Помню этот случай, — сказал он, пробежав акт глазами. — Что вас интересует?

Я задал ему несколько волновавших меня вопросов и услышал в ответ:

— Тут все сказано. Труп этой женщины поступил в морг в белой чистой сорочке. Это отмечено в акте. Раз нет упоминания о пятнах — значит, их не было. Сорочка после осмотра была снята и лежала на полу. Поэтому на нее могла попасть чужая кровь, — на соседних столах в это время производилось вскрытие других трупов. Из телесных повреждений у Брагиной была обнаружена только ранка на нижней губе. Вопрос о ее происхождении не возникал, к причине смерти она отношения не имела, в связи с чем одного упоминания о ней в описательной части акта было достаточно. Что же касается трупных пятен, то они располагались на шее, туловище и конечностях сзади и были различны по форме. Детально описывать каждое пятно мы не обязаны. Диагноз: «Ишемическая болезнь сердца. Острая сердечная недостаточность» был предварительным, основанным на результатах вскрытия и на сведениях, сообщенных «скорой помощью». Не выставить диагноз сразу было нельзя, поскольку без него невозможно было бы захоронение трупа. Именно он указан и в свидетельстве о смерти. Окончательный, уточненный диагноз был сделан значительно позднее — после проведения дополнительных специальных исследований частей внутренних органов, изъятых при вскрытии. Они сохранены и при необходимости могут быть выданы.

Я спросил Локшина о родственниках умершей, о том, с кем из них ему приходилось встречаться и разговаривать. Он вспомнил только родителей. По его словам, они появились в морге через день после вскрытия трупа, вели себя довольно развязно, оспаривали причину смерти и требовали, чтобы их ознакомили с актом. В этом им было отказано, так как по существующему положению акты исследования трупов могут быть выданы только следственным и судебным органам. С Брагиным, мужем покойной, он знаком не был.

Патологоанатом отвечал на вопросы четко и убедительно, без тени какого-либо смущения, а я, записывая его показания, прямо-таки физически ощущал, как колеблется фундамент под зданием доказательств вины Брагина, и все более осознавал, что остановить развал этого здания не удастся…

Ладьины оказались легки на помине. Когда я вернулся в прокуратуру, секретарь подала мне написанную ими записку: «Уважаемый Дмитрий Михайлович! Мы хотели видеть Вас, но не дождались. Если Вас не затруднит, позвоните нам домой». И я позвонил. К телефону подошла Елизавета Ивановна.

— Что новенького? — спросила она.

— Работаю, — ответил я уклончиво.

— Мы заезжали к вам, чтобы спросить, когда вы собираетесь открывать могилку Наташи?

— Пока не знаю…

— Не забудьте поставить нас в известность. Вы понимаете почему… — сказала Елизавета Ивановна, намекая на свою заинтересованность в объективном расследовании дела.

— Хорошо, — пообещал я и тут же подумал: «Зачем пообещал? Нужно ли вообще производить эксгумацию? Или, быть может, созвать комиссию экспертов, дать им дело со всеми приложениями и спросить, хватит ли всего этого для дачи заключения? Скажут, что хватит, поставить вопрос о причине смерти, не хватит — тогда эксгумировать труп…»

Прокурор одобрил эту идею и посоветовал переговорить о проведении экспертизы с военными судебными медиками. Я понял ход его мыслей: «Ладьины доверяют военным врачам, консультировались у одного из них, поэтому возражать против проведения ими экспертизы не будут».

Этот тактический ход пришелся мне по душе, тем более, что в прошлом я уже обращался в военную лабораторию и был хорошо знаком с ее начальником Леонидом Александровичем Косаревым — опытным, знающим свое дело специалистом и к тому же очень симпатичным человеком.

Я созвонился с ним по телефону, и в назначенное время мы встретились. Шутливо отметив, что волос у нас не прибавилось, Леонид Александрович провел меня по лаборатории, рассказал о том, как расширились ее научные и исследовательские возможности, затем пригласил в свой огромный светлый кабинет, усадил в кресло и сказал:

— Теперь слушаю вас.

Я изложил ему суть своей просьбы.

— Оставляйте материалы, — предложил Леонид Александрович. — Я посмотрю их и через недельку позвоню.

Но позвонил Косарев раньше:

— Вы поставили меня в трудное положение, — сказал он. — Я не могу отказать вам. Во-первых, случай такой, над которым стоит подумать. Во-вторых, материалов для дачи заключения, на мой взгляд, достаточно, в-третьих, — в его голосе зазвучали игривые нотки, — кроме нас, вам не к кому обратиться…

— Тогда, Леонид Александрович, — обрадовался я, — будьте председателем комиссии и по своему усмотрению подберите ее членов, желательно из числа видных военных медиков.

— Я уже прикинул, кого можно привлечь к этой работе, — ответил Косарев. — Осталось согласовать. Как только согласую, назову вам фамилии, титулы и ранги… Какие вопросы вы собираетесь ставить?

— Первый — о достаточности представленных материалов и необходимости эксгумации, второй — о причине смерти, третий — о том, соответствует ли этой причине рассказ Брагина о картине смерти жены.

— Приемлемо. Только второй вопрос сделайте первым. Он основной. И не тяните с постановлением!

Я засел за составление этого документа, а Косарев тем временем полностью укомплектовал комиссию. Когда он сообщил мне ее состав, я чуть не подпрыгнул от восторга: доктора наук, кандидаты, доценты, профессора! С такими не поспоришь!

Закон не обязывал меня знакомить Ладьиных с постановлением о назначении экспертизы, но я решил сделать это — пусть знают, кому она поручена, какие вопросы поставлены. Мне важно было сделать этот шаг открыто, не таясь, и заодно понаблюдать за их поведением…

Ладьины приехали ко мне, как прежде, вместе. Они с удовлетворением приняли сообщение о назначении судебно-медицинской экспертизы. Я дал им постановление и видел, как по мере ознакомления с ним их лица мрачнели. Наконец, Елизавета Ивановна не выдержала: