По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]
Шрифт:
— Дмитрий Михайлович.
— Ты, Дима, сегодня же поедешь в небольшую деревеньку, отсюда километров шесть. С войны в ней осталось несколько дворов, у въезда живет единственный мужик — бригадир. Кузьмичом зовут. Передашь ему привет от меня, у него и заночуешь. Одну избу занимают там цыгане, а они до всяких украшений охочи. Бригадир даст тебе информацию. Переспишь и действуй!
— Как же я доберусь до этой деревни?
— На лошади. Править умеешь?
— Когда-то умел, — соврал я.
— Немудреное дело. Люди говорят, волки в тезlb краях появились. Это посерьезней… Но я тебе на всякий случай свое ружьишко
Иван Васильевич достал кипу пластинок в потрепанных бумажных пакетах. Здесь были и русские народные песни в исполнении хора имени Пятницкого, и детские сказки, и старинные романсы, и «Щелкунчик». Одну из них, любимую, он поставил на проигрыватель. Пластинка зашипела, сладкий тенор запел:
Так иногда в томительной пустыне Мелькают образы далеких, чудных стран, Но это призраки, и снова небо сине, И вдаль бредет усталый караван…Иван Васильевич, не скрывая удовольствия, подпевал тенору.
Он прокрутил эту пластинку трижды, а когда стемнело, пошел запрягать лошадь.
Его не было минут пятнадцать. Потом он вернулся:
— Готово. Посошок на дорогу и, как говорят, с богом!
Мы выпили по стопке. Я оделся и в сопровождении участкового вышел на улицу. Было морозно. Луна серебрила покрытые снегом крыши изб, огороды. Во дворе, фыркая, стояла запряженная в розвальни лошадь. Иван Васильевич ласково похлопал ее по морде, бросил в сани охапку душистого сена.
— Это на всякий случай. Кутайся в тулуп и садись. Н-но, Елка!
Мы пересекли шоссе и заскользили по санной дороге в сторону черневшего на горизонте леса. За селом Иван Васильевич остановил Елку, передал мне вожжи:
— Поедешь, не сворачивая, до конца. Через час будешь там.
Он зашагал назад и вскоре пропал из виду.
Дорога шла полями. Иногда она спускалась в поросшие кустарником лощины. Мне казалось, что в них то и дело вспыхивают зеленые огоньки. Я тянулся к ружью, но лошадь вела себя спокойно, и это спокойствие передавалось мне.
Примерно через час я увидел заваленный снегом полуразрушенный амбар. За ним вдоль дороги потянулась изгородь — верный признак близкого жилья. Она кончалась возле нескольких ветхих избушек, которые, будто боясь одиночества и стужи, стояли, тесно прижавшись друг к другу, под голыми кронами каких-то высоких деревьев и от этого выглядели еще более жалкими.
У ближней избы залаяла собака. Я остановил лошадь. Мое внимание привлек красный огонек, вспыхнувший над крыльцом. Я присмотрелся. На ступеньках, покуривая, тихо сидел мужчина и наблюдал за моими действиями. Поняв, что его заметили, мужчина бросил окурок и не торопясь вышел на дорогу. Он был среднего роста, уже в годах, не брит и давно не стрижен; морщины на его лбу выше левого глаза пересекал довольно глубокий шрам. Облик и одежда этого человека — серая солдатская шапка, поношенный ватник защитного цвета и кирзовые сапоги, в которые были заправлены черные брюки, — говорили о том, что когда-то он воевал.
— Здравствуйте, — обратился я к нему. — Мне нужен Кузьмич, бригадир.
— Ну, я бригадир, — ответил мужчина.
— Я от Ивана Васильевича.
— Вижу. Лошадь его да и розвальни тоже. А сам-то он где?
— Остался в Зайцеве.
Кузьмич заглянул мне в глаза:
— Обычно Елку свою он никому не доверяет. Ну, коль доверил, значит, причина была. Надолго приехали?
— На день, а там видно будет…
— Проходите в избу, я распрягу лошадь.
В горнице было тепло. На столе горела керосиновая лампа. Возле нее сидела хозяйка и чинила мужскую одежду. С моим появлением хозяйка отложила ее, поздоровалась, приняла от меня пальто, шапку и щелкнула выключателем. Электрический свет залил горницу. Стали хорошо видны обитый фанерой потолок, оклеенные газетами стены, несколько фотографий в деревянной рамке, ходики с чугунными шишками на цепях, горшки с цветами на подоконниках, двуспальная кровать, стол, несколько табуреток.
— Ну вот, устроила иллюминацию, — сказал, войдя в избу, бригадир. — Всю грязь напоказ выставила. Выключи! — И добавил, уже для меня: — С ремонтом до подключения электричества не управились, потому и сидим на керосине, так вроде спокойней… Небось, проголодались?
— Я пообедал у Ивана Васильевича.
— Тогда хоть молочка попейте.
Хозяйка поставила на стол кринку молока, чашки.
— Как там участковый поживает? — поинтересовался Кузьмич.
— Ничего, привет передавал.
— Дельный мужик, двух лет не работает, а порядку больше стало — пьяниц, дебоширов поприжал, да и нечистых на руку — тоже. До него находились такие. Летом пили, не просыхая, а осенью с колхозного поля, как со своего участка, урожай к себе тащили, а то и на сторону. Двух он оформил, другие притихли… Твердый, решительный мужик. Власть показать любит, но и уважением пользуется. Актив завел, опереться есть на кого…
Бригадир разлил молоко по чашкам.
— А я вот бабьим войском командую. До войны деревня была как деревня, теперь шесть дворов осталось. Ни одного мужика. Кто с войны не пришел, кто в город подался. В одной избе цыган поселили — к оседлости приучают, к труду. Не получается. Ну и семейка! На работу — калачом не заманишь. Только бы плясать, гадать да спекулировать.
— А девчата в деревне есть?
— Одна. И та цыганка. Соня.
— Красивая?
Кузьмич усмехнулся:
— Ты зачем приехал, молодой человек? Уж не свататься ли?
— Посмотрю. Может, и посватаюсь.
— Она ничего. Грязновата, правда, но ничего…
— И бусы носит?
— Что за цыганка без бус? Были, сам видел.
— Какие?
— Диковинные, из янтаря, а снизу лист с жуком.
Я поперхнулся молоком:
— А когда вы видели их в последний раз?
— Перед заморозками.
— Вот они-то мне и нужны! — признался я, сдерживая волнение, и рассказал бригадиру о деле.
— Послушай старого разведчика, — посоветовал Кузьмич. — Завтра утром я зайду к цыганам, как бы проведать их. Ты пока в избе сиди. Выясню обстановку, тогда и решай, что дальше делать.
Я согласился с ним.
— Ну что, пора на боковую? — спросил Кузьмич, зевнув. — Жена, приготовь-ка гостю постель, сами на печке ляжем.
Нырнув под ватное одеяло, я с удовольствием, заложив руки под голову, вытянулся и попытался представить себе завтрашнее утро. Неужели удача отвернется от меня? Нет, такого быть не должно…