По полям и по воде
Шрифт:
Час спустя я сижу в рубке лоцмана и смотрю на то, что еще недавно было руслом мирной реки. Но теперь берега ее обозначены лишь выступающими из воды верхушками ив, омываемых волнами огромного внутреннего моря. Заливные луга, обычно утучняемые регулярным половодьем и усеянные цветущими ранчо, стерты с лица земли. Местность изменилась до неузнаваемости. Симметрично уходящие к горизонту пунктирные линии показывают, где находились фруктовые сады, погребенные под мутным ледяным потоком. Местами виднеются крыши домов, и кое-где дым, вьющийся из труб полузатопленных жилищ, свидетельствует о присутствии неустрашимых обитателей. Коровы и овцы согнаны на индейские курганы, где они ожидают той же участи, которая уже постигла их собратьев, чьи мертвые тела проплывают мимо нас или кружатся в водоворотах вместе с обломками сараев и амбаров. Фургоны выброшены на мель всюду, куда только могло их отнести течением. Протирая запотевшее стекло, я не вижу ничего, кроме воды. Она хлещет на палубу из низких густых облаков, бьется в окна, капает с ветвей деревьев, шипит под колесами, пенится, бурлит и просачивается везде и всюду, вихрясь на порогах, и, наконец разливаясь, образует огромные глубокие заводи, наводящие ужас своим загадочным спокойствием.
День, угасая, переходит в ночь, и однообразие этой необыкновенной картины становится все более тягостным. Я пробираюсь в машинное отделение, где сидит несколько полузахлебнувшихся страдальцев, которых мы успели подобрать с наспех сколоченных плотов, и зрелище их горя вытесняет мысли об уроне, нанесенном всей округе. Позже мы встречаем пакетбот, идущий в Сан-Франциско, и переправляем на него часть наших пассажиров. От находящихся на пакетботе мы узнаем, что река Сакраменто входит в свое русло только в пятидесяти милях выше перекатов, о чем сообщили отправленные в глубь страны суда. Великодушные путешественники собирают пожертвования в пользу потерпевших, и мы расстаемся, от души желая друг другу доброго пути. И когда сигнальные огни пакетбота уже удаляются от нас, мы все еще слышим знакомые приветственные звуки американского «ура», от которого уже не так мрачно кажется все кругом.
Наш катер меняет свой курс и, минуя исчезнувшие берега, выходит на затопленную равнину. Раз или два возле нас возникают какие-то черные глыбы. Это проплывающие мимо развалины домов. В северной части горизонта появляется небольшой просвет, и звезды указывают нам путь по водной пустыне. Достигнув мелководья, мы решаем рассадить команду по лодкам и разъехаться в разные стороны по затопленной прерии. Я заимствую у какого-то матроса непромокаемую куртку, и благодаря этому наряду мне не без некоторых колебаний позволяют спуститься в одну из лодок. Мы берем курс нa север. Еще совсем темно, хотя просвет в тучах расширился.
Было, наверное, около трех часов утра. Мы выгребали из водоворота, образовавшегося вокруг купы тополей. Вдали яркой одинокой звездой сиял сигнальный огонь нашего катера. Вдруг тишину нарушил крик рулевого:
— Огонь впереди!
Все взоры обращаются в эту сторону. Через несколько секунд впереди появляется мерцающий огонек. Он горит ровным светом, потом снова исчезает, как будто его заслоняет какой-то темный предмет, плывущий прямо на нас.
— Табань! Пароход!
— Стоп! Какой еще пароход, черт побери! — отзывается рулевой. — Это дом, да к тому же большущий.
Это действительно большой дом, огромной черной глыбой вырисовывающийся в свете звезд. Когда он проплывает мимо, мы видим, что свет исходит от единственной свечи, горящей в окне. Меня вдруг охватывает какое-то воспоминание, и я с бьющимся сердцем прислушиваюсь.
— Там кто-то есть, ей-богу! Весла на воду, ребята, держись рядом! Эй, там, полегче! Дверь заперта. Полезай в окно. Нет, вот другая дверь!
Через минуту мы уже шлепаем по полу, на несколько дюймов залитому водой. Перед нами большая комната, в дальнем конце которой сидит закутанный в одеяло старик. В одной руке он держит свечу, а в другой книгу, чтением которой он, по-видимому, поглощен. Я бросаюсь к нему с возгласом:
— Джозеф Трайен!
Старик не двигается. Мы подходим ближе. Я тихонько кладу ему руку на плечо и говорю:
— Посмотрите на меня, старина! Где ваша семья? Где ребята, где Джордж? Здесь ли они? В безопасности ли?
Он медленно поднимает голову, смотрит на меня, и под его взглядом мы невольно отступаем. Это спокойный, невозмутимый взгляд, в нем нет ни страха, ни гнева, ни страдания, и все же от него кровь стынет у нас в жилах. Старик снова склоняется над книгой и больше не обращает на нас никакого внимания. Мои спутники смотрят на меня с состраданием и молчат. Я делаю новую попытку.
— Джозеф Трайен, неужели вы меня не узнаете? Я землемер, приезжал межевать ваше ранчо — Эспириту Санто. Посмотрите на меня, старина!
Старик вздрагивает, плотнее заворачивается в одеяло и начинает бормотать:
— Землемер, приезжал межевать ваше ранчо — Эспириту Санто...
Он без конца повторяет эти слова, словно хочет выучить их наизусть.
Я в отчаянии смотрю на своих спутников. Вдруг он испуганно хватает меня за руку и говорит:
— Тише!
Все умолкают.
— Слушайте! — Он обнимает меня за шею и шепчет прямо в ухо: — Я переезжаю!
— Переезжаете?
— Т-сс! Не говорите так громко. Переезжаю. Ай, что это? Слышите? Вот! Прислушайтесь!
Мы прислушиваемся и слышим, как под полом журчит и хлюпает вода.
— Это они... Это он их подослал! Старый Альтаскар. Они тут всю ночь сидят. Сперва я услышал их голоса в ручье, когда они пришли сказать старику, чтоб он переселился выше на гору. Они подходили все ближе и ближе. Они шептали из-под двери. Я видел на пороге их глаза, злые, жестокие глаза. Ах, почему они не уходят?
Я прошу гребцов обыскать весь дом, посмотреть, нет ли где-нибудь следов остальных членов семьи. Трайен тем временем принимает прежнюю позу. Он так напоминает мне фигуру, которую я видел в ту ветреную ночь, что меня охватывает какое-то суеверное чувство. Когда люди возвращаются, я вкратце рассказываю им все, что знаю о старике, который между тем продолжает бормотать:
— Почему же они не уходят? Они угнали весь скот... все, все погибло... остались только шкуры да копыта... — И он в отчаянии стонет.
— Ниже по течению есть другие лодки. Лачуга не могла уплыть далеко, и, может, семью успели спасти, — с надеждой говорит рулевой.
Мы берем старика на руки и переносим в лодку. Он совершенно беспомощен, но все еще сжимает в правой руке Библию, хотя ее укрепляющее дух слово недоступно его помутившемуся разуму. Съежившись, он сидит на корме. Мы медленно гребем к катеру. Между тем бледный луч, пробивающийся на горизонте, возвещает приближение дня.
Я так устал от пережитых волнений, что, как только мы добрались до катера и я убедился, что Джозеф Трайен удобно устроен, я завернулся в одеяло, прикорнул возле парового котла и тотчас же уснул. Но и во сне передо мною маячил образ старика, а беспокойство за Джорджа то и дело всплывало где-то в глубине моего сознания. Около восьми часов утра я был разбужен машинистом, который сказал мне, что недавно подобрали одного из сыновей старика и что он на палубе.