По реке времен (сборник)
Шрифт:
Уже ближе к Челябинску мы с куйбышевцем договорились оторваться от остальной компании и сделали это уже в Челябинске, ну а потом я оторвался от него и благополучно вернулся домой. Сейчас не понять того времени и той атмосферы, в которой преступный мир плотно сосуществовал с бытом мирных граждан.
Театр оперы и балета имени М. И. Глинки
Осенью я устроился в Челябинский оперный театр рабочим сцены. Что побудило меня устроиться на эту работу точно не скажу. Вероятно, сыграло свою роль то, что я занимался в драмкружке и все связанное с театром приобрело в моем сознании притягательный ореол.
Работа в театре имела две стороны – положительную и отрицательную. Отрицательная заключалась в том, что ежедневно видишь изнанку театра – изнурительную работу артистов и ту механику, из которой складывается спектакль. Положительная – в том, что без особых усилий осваиваешь весь репертуар театра, балетный и оперный. Я работал в театре, кажется, полтора сезона и успел за это время настолько сжиться с репертуаром, что до сих пор еще напеваю про себя отрывки из разных опер, даже такой, как «Фра-Дьяволо», давно сошедшеей со сцены.
В то время на балетной сцене блистали такие звезды, как Вдовин, Кузьмина, молодая Сараметова. Певцов по именам не помню, зато хорошо сохранился в памяти дирижер оркестра, лысый Исидор Зак. Над его лысиной мы потом шутили вот по какому поводу. Рабочим сцены я был недолго. Заметив мою добросовестность в работе, старший машинист сцены назначил меня старшим верховым, а был еще просто верховой, он был в моем подчинении, хотя был лет на двадцать старше.
Верховой работает на галерке и отвечает за то, чтобы кулисы вовремя поднять или опустить, а также за те трюки, в которых задействована галерка. В частности, в опере «Руслан и Людмила» я должен был ронять голову после того, как Руслан ударит ее копьем, а мой напарник в это время внизу, на сцене, пускал на туго натянутом проводе поролоновых ворон и галок.
Как-то раз холодной зимой ночью мы с ним поднялись на колосники над сценой и обнаружили там комнату, полную голубей. Наружное стекло было разбито, и сквозь это окно они набивались в комнату. Напарнику, бывшему агенту-вербовщику пришла в голову изумительная мысль – поймать несколько голубей и пустить их вместо ворон. А чтобы голуби полетели вверх, включить для них вверху лампочку. Мне идея понравилась. Мы поймали несколько голубей – трех или четырех, напарник спрятал их себе за пазуху и стал ждать, когда Руслан запоет: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями…». Потом удар копьем и голова упала, а на сцену полетели из-за пазухи голуби. В это время кто-то из наших сидел в зале и слышал восхищение зрителей – все по-настоящему! Но голуби не полетели, куда хотели мы, а повернули в сторону ярких софитов на авансцену, а потом и в зал. Потом мы смеялись – они кружили над лысиной Исидора Зака.
Конечно, был большой скандал, и мы всей бригадой еще в течение трех суток гоняли голубей по зрительному залу, пока в конце концов не изловили их.
В театре случались и другие скандальные происшествия, но это было до меня, поэтому воздержусь от их пересказа, несмотря на их занимательность.
Работа в театре дала мне возможность изучить репертуар. На сцене в то время шли «Аида», «Снегурочка», «Руслан и Людмила», «Русалка», «Спящая красавица», «Лебединое озеро», «Щелкунчик», «Жизель», «Чио-Чио-сан», «Риголетто», «Тропою грома», «Фра-Дьяволо», «Последний бал», «Шурале» и др. Я был свидетелем премьеры «Последнего бала» и запомнил, что в связи с этой премьерой театр получил телеграмму от Сергея Городецкого, поздравившего театр с новым успехом. Я в то время уже знал это имя и обратил на него внимание. Кажется, в театре работала дочь Городецкого, но могу и ошибаться.
В театре я испытывал двойственное состояние: с одной стороны, я видел изнанку спектаклей, с другой – порой настолько попадал под обаяние искусства, что начинал воспринимать его как реальность, то есть был в полубредовом состоянии. Позже, в Ленинграде, я бывал на спектаклях классического репертуара, но если я теперь и имею какое-то представление об этом искусстве, то оно почерпнуто мной в Челябинском театре.
Особого разговора заслуживают люди, с которыми мне довелось работать. Рабочий сцены – это особая категория театралов: здесь и те, кто любит театр бескорыстно (зарплата рабочего мизерна), и несостоявшиеся артисты, обладающие голосом, но либо не имеющие слуха, либо не имеющие необходимой подготовки. При мне один из таких рабочих прослушивался, но почему-то был отвергнут. Кроме того, рабочие частенько выходят на сцену в массовках, а иногда даже получают роли, правда, не требующие голоса. Запомнился молодой мужичок лет тридцати пяти, он был маленького роста, и его всегда выносили на носилках в качестве дядьки Черномора. За выход («вынос») ему платили не один рубль, как обычно за участие в массовке, а то ли три рубля, то ли семь. Об этом Боре я написал небольшой рассказик.
Однажды один стиляга «центровой», как раз тот, что прослушивался, поманил меня за собой, я пошел с ним, зашли в туалет, он вынул пистолет и приставил ко мне: «Руки вверх!». – «Ты что?» – спрашиваю я, а он снова: «Руки вверх!». Так он пошутил и рассказал, что нашел пистолет случайно где-то в подвале. А потом пригласил меня на крышу театра, дело было холодной зимой, ночью, время часов десять вечера, и начал оттуда стрелять по фонарям. Я пытался, как мог, отговаривать его. Потом спустились вниз, где шел какой-то красивый спектакль.
В театре я впервые познакомился с настоящим (так мне казалось) художником. Его два этюда то ли постоянно висели в картинной галерее, то ли выставлялись. Так или иначе, но я очень проникся к нему уважением.
Одно время я подружился с Иваном Мызгиным, бывшим моряком. Он гордился своим дедом, революционером, написавшим книгу «Не бог, не царь и не герой». Он знал, что я пробую перо, поэтому охотно поведал мне о своей близости к литературе. С ним мы бывали и у меня дома, даже иногда я оставлял его у нас, спал, конечно, на полу. Потом, когда я ушел из театра, дружба наша сама собой распалась. Были люди разные, но не обо всех даже можно и рассказать, потому что самое интересное в них связано либо с каким-либо преступлением, либо с чем-нибудь неприличным.
Не помню точной причины моего ухода из театра, но, кажется, ушел потому, что работа была вечерняя и я из-за нее пропускал занятия в драмкружке. Вечернюю школу я посещать мог, потому что занятия в ней были в две смены – утреннюю и вечернюю, а вот драмкружок работал только вечерами.
После ухода из театра жизнь стала более напряженной. Я стал больше и систематичнее заниматься, стал больше читать. Увлекся Горьким. Его ранние рассказы, собранные в книге «По Руси», научили меня чувствовать радость простой физической жизни. Этому, конечно, способствовала сама молодость. Тогда же я прочитал «Дело Артамоновых» и две первые книги «Клима Самгина». С большой радостью открыл для себя Джека Лондона, тогда я прочитал его «Путешествие на «Снарке»». По утрам, когда не работал, я шел в газетный киоск покупать «Неделю» – приложение к газете «Известия», регулярно покупал «Курьер Юнеско» и журнал «Америка», который продавщица специально для меня откладывала. Читал журналы «Наука и жизнь» и «Вокруг света» – все это как-то расширяло мой кругозор.
В это время я вел записную книжку, в которую вносил свои жизненные наблюдения. В книжке появлялись какие-то записи политического характера. Я почему-то находил в жизни некоторую несправедливость – и это при том, что в целом был настроен социалистически, верил в социализм и в построение коммунистического общества. Тогда же я познакомился с учениями утопистов, читал «Город солнца» Кампанеллы, хотя читал поверхностно.
Пережив зиму 1961-1962 годов, я в очередной раз уволился с работы и решил навестить родное село Веселое. У меня был замысел – повидаться с друзьями детства, вообще навестить родную землю и оттуда пойти по Руси, как ходил Горький.