По следам Карабаира Кольцо старого шейха

Кешоков Рашид Пшемахович

Дверь она торопливо заперла на один поворот ключа и быстро пошла к калитке. Шагов ее он почти не слышал,— видно, на ногах у нее были чувяки.

Рассказывая потом друзьям о событиях той памятной ночи, Жунид не скупился на юмористические детали: лучше Уж самому над собой посмеяться, чем ждать, когда это сделают другие. Ему, например, казалось, что фигура майора милиции в форменной одежде и босиком — зрелище доста­точно комичное, и он был приятно удивлен и обрадован, что ни Вадиму, ни Арсену, ни даже Виктору Ивановичу Гоголе­ву не пришло в голову

его вышучивать. Наоборот, все счи­тали, что Жунид Шукаев нашел единственно возможный, правильный выход из создавшегося положения и заслужива­ет благодарности в приказе, которая и не заставила себя ждать.

Впрочем, тогда, ночью, Шукаеву было тоже не до сме­ха. Женщина шла очень быстро и поминутно оглядывалась: он должен был призвать на помощь весь свой опыт, чтобы не обнаружить себя.

Не слишком приятны были и холодные камни мостовых, и изрядно остывший асфальт, особенно если учесть, что он основательно промочил ноги: идти за этой быстроногой осо­бой, вернее, то бежать, то красться, то прятаться, прижима­ясь к заборам и стенам домов, ему пришлось едва ли не че­рез весь город.

Наконец, где-то за железнодорожными путями в темно­те окраинной улицы, женщина в плаще остановилась возле стоящего на отшибе довольно большого кирпичного дома и, оглянувшись (Жунид в это время стоял на другой стороне, за могучим стволом старой акации), три раза стукнула коль­цом калитки.

Он мысленно отметил про себя, что собаки во дворе нет, и стал лихорадочно соображать, где они находятся. Видимо, в старой части города, примерно в километре-полутора от товарной станции. Помнится, пакгаузы оставались по левую руку.

В доме зажегся свет, зашаркали по двору чьи-то шлепан­цы и приятный женский голос спросил:

— Кто?

— Это я,— шепотом ответила поздняя гостья.— Откры­вай скорей...

Скрипнула калитка и первый голос спросил:

— Принесла?

– Да.

Жунид подождал, когда они скроются в доме, и подошел к забору. Забор был из кирпича вперемежку с камнем. В середине каждой секции — филенка из косо уложенных враствор обкатанных речных голышей.

Шукаев пощупал ладонью верхнюю кромку ограды — ни стекла, ни колючей проволоки, слава Богу, нет,— и осторожно перелез во двор, наблюдая за домом. В одном окне по-преж­нему горел свет. Он подкрался к нему, на всякий случай достал пистолет и, встав на носки, заглянул внутрь.

Сквозь просвет между марлевыми занавесками, закрывав­шими нижнюю половину рамы, ему было довольно хорошо видно, что происходит в доме.

В проеме двери, ведущей в соседнюю комнату, опершись плечом о косяк, стоял человек высокого роста с бритой го­ловой и зловещего вида иссиня-смуглой физиономией, в ко­тором Жунид тотчас узнал... Одноухого Тау. Тот стоял так, что к окну было обращено здоровое ухо, но это не могло сбить с толку Шукаева. Кто-кто, а он-то хорошо знал Рахмана Бек-боева. Его иссеченную мелкими шрамами голову, всегда чис­то выбритую, его впалые щеки и угрюмый взгляд исподлобья.

Рядом с ним — миловидная молодая женщина с пышным бюстом и округлыми формами, которых не мог скрыть тес­ный ей ситцевый халатик. Вошедшая женщина стояла спи­ной к окну и несколько боком — лица ее он не видел, толь­ко руки, копавшиеся в сумочке, которую она положила на стол, возле самого окна.

О чем они говорили, Жунид не слышал, в доме были двойные рамы, кроме того, со стороны железной дороги раз­давались пыхтение и свистки маневрового паровоза, далеко разносившиеся в ночной тишине.

Когда женщина, которую он преследовал, вынула из кар­машка плаща сложенный вдвое листок бумаги, Шукаев бро­сился к дверям. Они оказались незапертыми, и он, бегом проскочив через сени, ворвался в комнату.

— Не двигаться! — крикнул Шукаев, щелкнув предох­ранителем.

Галина Васюкова (это была она) ахнула и прижала руки к груди.

— В чем дело? — глухим голосом спросил Тау ворова­тым движением пряча в карман бумагу

— Руки!

Бекбоев неохотно поднял руки

— Вы! — кивнул Жунид полной женщине — Возьмите у него из кармана листок! Ну, живо!

Улита Щеголева отрицательно покачала головой и обво­рожительно улыбнулась. На нее, казалось, не произвел ни­какого впечатления ни пистолет Жунида, ни весь его реши­тельный вид.

— Не могу я. Как же — в карман к мужчине лезть.

Тут Шукаев допустил промах. Велев Бекбоеву повернуться к стене, он переложил револьвер в левую руку, чтобы на всякий случай держать под прицелом обеих женщин, а пра­вой полез в карман к Одноухому Тау. Листок он успел вы­тащить, но отреагировать одновременно на скрип открывшейся сзади него двери и молниеносный прыжок Рахмана, бросив­шегося ничком ему под ноги, не успел.

Что-то тяжелое обрушилось ему сзади на голову.

Падая навзничь, Жунид успел нажать на спусковой крю­чок и уже не видел, как,издав короткий стон, дернулся и затих на полу Бекбоев.

Теряя сознание, Шукаев почувствовал, как из сжавших­ся в кулак пальцев правой руки выдернули заветный листок, забрали пистолет и обшарили карманы.

Но у него уже не было сил противиться этому: черное, густое облако заволокло все вокруг непроницаемой тьмой.

15. ЦЫГАНСКИЙ БАРОН

В слободке. Пригодился родной язык. Цыганский ба­рон Феофан третий собственной персоной. Разговор, из которого многое становится ясным. Сугуров продолжа­ет преследование.

Зубер Нахов долго петлял по городу, завернул в духан, пропустив, как видно, стаканчик-другой вина, смуглые небри­тые щеки его тронул густой кирпичный румянец; затем бол­тался на барахолке, то и дело останавливаясь и приценива­ясь к разным вещам. Впрочем, он тут же отходил с видом человека, которому вещи эти вовсе не нужны, а задерживал­ся он возле них просто так, из любви к искусству.