По следам Карабаира Кольцо старого шейха
Шрифт:
Возвращаясь поздно домой, уже вдребезги пьяный, он будил мать, скандалил и частенько пускал в ход кулаки. Доставалось и маленькой Гале.
После смерти матери, умершей от туберкулеза, он запил еще сильнее и однажды зимней ночью замерз возле своей бочки.
Галю соседи определили в детдом.
Слабенькая, худая и некрасивая, она вскоре стала мишенью для насмешек со стороны безжалостных в таких случаях мальчишек, а с девчонками тоже не сошлась, будучи по характеру молчаливой и нелюдимой.
Закончив в детдоме школу, Васюкова поступила в техникум, но не окончила его — жить на стипендию было
В управление она попала три года тому назад по направлению обкома комсомола, где тоже работала машинисткой после окончания специальных трехмесячных курсов...
Васюкова говорила сбивчиво, не очень связно, но быстро, боясь, что ее перебьют, не дадут сказать всего, что она, по-видимому, еще никому не рассказывала. Она забыла про свой скомканный мокрый платочек, он лежал у нее на коленях, перестала прятать лицо, и ее большущие влажные глаза смотрели в упор на Жунида, словно, кроме него, в кабинете никого не было, но — он мог поклясться в этом — не видели и его, обращенные сейчас в прошлое.
С Рахманом Бекбоевым она познакомилась в кинотеатре. Их места были рядом. Он заговорил с ней еще до начала сеанса тем покровительственно-небрежным донжуанским тоном, к какому мужчины часто прибегают в подобных положениях, а когда узнал, что она работает в управлении НКВД, стал заметно вежливее и заинтересованнее расспрашивать о ее житье-бытье.
Гале тогда было двадцать пять, жила она одиноко, без друзей и близких, на частной квартире. Не было у нее подруг, не было молодого человека, как у ее сверстниц. Детдомовские ее однокашницы поразъехались или вышли замуж, и связи с ними окончательно оборвались. Она считала себя человеком неудавшимся, никому не нужным, обиженным, обойденным судьбой.
Отвлекалась от своих невеселых мыслей Галя только за книгой — у хозяйки ее сохранилась старая библиотека, состоявшая главным образом из сочинений сердцещипательных — бульварных романов, дешевеньких выпусков начала века, вроде «Лидии, дочери графини-нищей». Чтение это, весьма низкопробного свойства, о чем Галина, разумеется, не подозревала, настраивало ее на ложноромантический лад, и она, отложив книжку, любила, закрыв глаза, мечтать, рисуя себе сильного мужественного героя, тоже преследуемого — неважно кем или чем — фортуной или законом, человека, которого она пригреет и утешит в его гордом одиночестве.
В рассказе Васюковой все это выглядело несколько иначе, но Шукаев давно научился отделять плевелы от пшеницы в показаниях тех людей, которых ему приходилось допрашивать, особенно, если он чувствовал и понимал, к какому психологическому типу относится тот или другой из них.
Рахман, несмотря на то, что он был старше Галины почти на пятнадцать лет, произвел на нее впечатление именно такого гонимого, отверженного судьбой и людьми человека. Он рассказал ей историю, которая повергла ее в трепет — о своих родителях, принадлежавших к преступной среде. Он рассказал ей, что родился в тюрьме, где он жил до трехлетнего возраста, потом был определен в детдом, откуда бежал лет десяти от роду. Потом — кража хлеба — он умирал с голоду — и колония для малолетних нарушителей законопоряд-ка. Там ему изуродовали ухо. Словом, в легенде Одноухого Тау, чью проницательность и знание женской натуры Шукаев оценил по достоинству, слушая Васюкову, было все, что требовалось именно в этом случае — заброшенное несчастное детство, несправедливость и тоска по участию.
Нечего и говорить, что Галя вскоре стала его любовницей. Поначалу миф о Рахмане, поведанный им самим, как-то помогал ей переносить его грубости, а потом и измены, помогал ей верить тем фактам и случайным открытиям, которые она делала, общаясь с ним, и которые никак не согласовывались с ее прежним о нем представлением.
В конце концов она сначала заподозрила его в нечестном образе жизни, а позднее и убедилась в этом, но было уже поздно: Рахман полностью завладел ею.
Даже Улита Щеголева, якобы двоюродная сестра жены его погибшего друга, не поколебала слепой преданности Галины Васюковой к Рахману Бекбоеву. Она догадывалась, что с Улитой отношения у него далеко не родственные, устраивала ему сцены ревности, наталкиваясь на прямые оскорбления с его стороны, но и это ничего уже не могло изменить.
Она тысячу раз умирала от страха, когда заглядывала в служебные бумаги, чтобы по требованию своего властелина передать затем ему их содержание, но делала это; она вся обливалась холодным потом, когда по его приказу решилась стащить из приемной бюро техэкспертизы платок Зафесова, но не остановилась и на этом, став в конце концов самой настоящей шпионкой в управлении и даже рискнув забраться в комнату Шукаева и выкрасть из папок с делами два документа.
Да, она преступница.
Она это знает, и ни на что не надеется.
Ее жизнь кончена.
Буеверова? Нет, такого она не видела. Бывали у Щего-левых разные люди. Много. Она их не запоминала — зачем они ей?
— Подумайте, как следует,— сказал Жунид.— Может быть, во внешних приметах лиц, бывавших у Щеголевых вместе с Бекбоевым,. вам что-либо бросилось в глаза?
Она безразлично и устало повела плечами.
— Да нет . хотя...
— Что?
— Был один случай... Пришел черный такой, смуглый, на цыгана похож. Улита увела его в другую комнату... А после он вышел крашеный...
— Как — «крашеный»?
— Шатен. Волосы и усы коричневые, как шоколад.
— Они о чем-либо говорили с Рахманом?
— Не помню.
— Как его звали?
— Кого?
— Цыгана.
— Постойте... кажется, Парамон.
— «Кажется» или точно?
Она помедлила.
— Да. Парамон.
— Когда это было? — Жунид бросил быстрый взгляд на Денгизова. Тот показал, что понял, чуть прикрыв веки.
— Вечером в конце апреля. Я пришла туда, потому что Рахмана не было дома.— Я ездила к нему в Шахар. Ну, я подумала, что он у Улиты.
— Вы догадывались, чем занимается Бекбоев и почему заставляет вас похищать информацию в угрозыске?
Она опустила голову и вздохнула.
— Да. В последнее время догадывалась. Теперь, когда он при смерти, мне нечего скрывать...
— Вы видели человека, который меня ударил? Знали его раньше?
— Видела,— безучастно сказала Васюкова.— Один раз он вошел во двор к Улите позавчера. Рахман вышел к нему, но вернулся один.