По следам Карабаира Кольцо старого шейха

Кешоков Рашид Пшемахович

— Как он выглядел?

— Полный. Лысый. Руки — белые. Он с короткими ру­кавами был.

— Что вам говорили Щеголевы в тот вечер, когда я вы­следил вас? Вы сидели запертыми в чулане. Участковый вас запер.

— Чтобы я держала язык за зубами, иначе — мне ко­нец...— она провела тонкой вялой рукой по спутанным во­лосам.— А мне все равно теперь. Пусть — конец...

Жунид полез в папку, которую принес с собой и разло­жил на столе десятка два фотографий. Среди них были Фео­фан третий, Парамон Будулаев, Алексей Буеверов, Омар Садык, Зубер

Нахов, Умар Паритов, его жена, Хапито Гум-жачев, Паша-Гирей Акбашев и Рахман Бекбоев. Остальные, тоже взятые из регбюро, принадлежали людям в разное вре­мя судимым и отбывшим наказание в тюрьме, но не могущим иметь отношения к преступлениям, которые теперь рассле­довались.

— Посмотрите внимательно — кого-нибудь из этих лю­дей вы узнаете?

Васюкова привстала, вглядываясь в фотографии. Все они были сделаны по общепринятой в следственных органах фор­ме — фас, профиль, затылок, отпечатки пальцев и приметы.

Васюкова взяла в руки снимок Гумжачева, повертела в сомнении, потом покачала головой и положила обратно.

— Вот,— наконец, сказала она.— Этот цыган, Парамон. Шукаев отложил фотографию.

— Еще. Не торопитесь. У нас есть время.

— Вот этот,— она ткнула пальцем в круглую физионо­мию Буеверова.— Только он здесь моложе. И худее. Он при­ходил позавчера. Улита его знает. И он вас ударил.

— Других не видели?

— Нет.

Жунид взял фотографию Буеверова, еще раз показал ей.

— Вспомните, раньше, чем вчера, он не появлялся? Не обязательно в доме Улиты. Может, где-то вместе с Бекбоевым?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет. Не видела.

— Последний вопрос: где вы были третьего мая?

— На работе.

— А потом?

— Потом ушла домой. Читала. Рахман должен был зайти.

— Не пришел?

— Нет. Его не было три дня, В командировку ездил.

— Куда?

— В Дагестан..Кажется, в Темир-Хан-Шуру. .

— Зачем?

— Он же заготовитель. Он часто ездил.

— Вы не обратили внимания — после возвращения в его поведении не произошло каких-либо изменений?

— Не знаю, что вы имеете в виду?

— У него не завелись лишние деньги? Васюкова подняла на него глаза.

— Рахман в чем-нибудь подозревается?

— Да. В убийстве.

Она схватилась руками за голову, из волос выпала шпилька.

— Нет! Нет! Нет!

Раздался телефонный звонок. Шукаев вопросительно по­смотрел на Леонтьева.

— Возьмите трубку,— кивнул ему Петр Яковлевич.

— Да? Абдул? Ну-ну, что там? — Жунид оживился.— Опознали? И буфетчик и официант? Отлично. Молодец, лей­тенант! Вы сами не знаете, как это вовремя! Спасибо. До встречи. Не забудьте документально все оформить.

Он положил трубку и торжествующе посмотрел на Денгизова.

— Люди из столовой его опознали. В день убийства с Буеверовым и Кумратовым обедал Рахман Бекбоев. Именно у него был фибровый чемодан. Теперь, если его узнает еще охотник Итляшев, которому мы тоже предъявили фото осталь­ных подозреваемых, и пасечник Юсуф,— можно считать, что убийцы известны. Хотя им будет потруднее его узнать: они видели его в гриме. Так, во всяком случае, я думаю.

— Добро,— сказал Денгизов, наблюдая за Галиной, ко­торая с ужасом переводила взгляд с одного на другого.

— Видите, барышня,— совсем не по-уставному сказал ей Шахим Алиханович,— в какое подлое дело вы ввязались.

Васюкова сидела бледная, без кровинки в лице. Губы ее зашевелились.

— Я... я боялась думать. Но я чувствовала... Ах! Голова ее откинулась на спинку кресла, глаза закатились, и нескладное худое тело съехало на подлокотник.,

— Обморок! — встал Денгизов.— Воды, Жунид! Васюкову привели в чувство и отправили в камеру.

— Приведите младшую Щеголеву! — распорядился Шукаев.

17. ЗАСАДА У ПОКРОВСКОЙ ЦЕРКВИ

Жаркое лето сорок первого. Покровская православная церковь в анфас и профиль. Семен Дуденко беседует со священником. Беличий склад. Ожидание. Зубер Нахов теряет свое лицо.

Лето сорок первого на Кавказе было жарким, изнуряющим. С двадцать второго июня, со дня начала войны, до первых чисел июля не было ни одного дождя. Листва на истомившихся де­ревьях съежилась, покрылась сухой желтовато-серой пылью. Ветра не было, и днем улицы казались вымершими, особенно, на солнечной стороне. Люди ходили медленно, распаренные, обливающиеся потом,— возле водопроводных колонок и киос­ков с газированной водой стояли очереди.

Только в двух местах города, несмотря на иссушающую жару, было многолюдно: на вокзале и на городском рынке.

Вокзал был забит пассажирами, которые неизвестно куда и зачем вдруг разом вздумали ехать с узлами, чемоданами, ящиками и коробками; перрон заполнен мобилизованными, которые держались особняком со своими командирами, вещ­мешками, винтовками — сосредоточенная, сурово-серьезная, очень единая в своей слитности масса людей, которые жи­вут даже здесь, на тыловой станции, совсем в другом изме­рении. Завтра, может, послезавтра — они прибудут на фронт.

Шумно, оживленно было и на базаре. Начали дорожать продукты, и оборотистые обыватели, у кого были сад, огород и хозяйство, пользуясь тем, что в связи с огромной перестрой­кой, которую сейчас переживала страна, начались перебои с продовольствием и товарами первой необходимости, запраши­вали на рынке вдвое против обычного. Милиция и органы, ответственные за снабжение, не успевали поправить дело, хотя и работали не покладая рук.

Словом, время начиналось нелегкое.

Мобилизация, переоборудование промышленности на военный лад, борьба с начавшейся спекуляцией и хищения­ми, налаживание транспорта, перегруженного до предела, все это создавало новые трудности, а для работников НКВД и милиции — в особенности.