По следам неведомого
Шрифт:
29 ноября. Пишу на привале. Идти было пока нетрудно. Никто не устал. Впрочем, до настоящих гор мы еще не дошли. Воздух про. хладный, сухой, чистый, масса солнца. Мулы щиплют золотистую траву горных пастбищ, они разбрелись далеко по крутому склону. Собирают их очень просто: выводят мадрину (старую кобылу с колокольчиком на шее), и все мулы покорно идут на звук ее колокольчика.
Как будет дальше? Примерный маршрут мы выработали еще по дороге в Чили, потом уточняли в Вальпараисо и Сант-Яго. Наш проводник, молчаливый индеец с умным и мрачным лицом, местность знает, по-видимому, хорошо, ведет нас пока уверенно. Что будет дальше, посмотрим. Плохо то, что мы не можем даже приблизительно назвать или определить местность, куда хотим добраться. Мы показали Карлосу (так зовут проводника) точку на карте и спросили, найдет ли он это место. Карлос долго глядел на карту, потом пожал плечами и сказал «Quien sabe?» (это
Вообще же настроение у всех хорошее. Сейчас двинемся дальше.
2 декабря. Мы устроили привал на небольшой площадке среди скалистых выступов. Мулов уже отправили обратно, тропа кончилась.
Груз тащат носильщики пока очень бодро и без жалоб. Мендоса уверяет, что только в горах они и чувствуют себя людьми — тут они хоть едят вволю.
Мы теперь вступили в область tierra fria (холодная земля). И этот переход уже дает себя знать. Сегодня с утра было тихо и ясно, а к полудню поднялась настоящая буря — в лицо бил ледяной дождь, густой белый туман окутал все кругом, и в этом тумане яростно выл ветер. Мы цеплялись друг за друга дорога и без того была нелегкой, а тут ноги скользят, ничего не видно. Карлос сказал, что в это время года дождь в парамос бывает очень редко, значит, нам просто повезло. (Парамос — это горные луга, по которым мы шли днем.) Выше начинается пуна — высокогорная пустыня. Там уже не надо и специального везенья — климат и без того жуткий. Ее называют здесь puna brava — злая пуна. Уж там-то нам достанется как следует!
Когда туман рассеялся и ветер утих, мы, совершенно намучившись, остановились отдохнуть. У многих появились первые признаки горной болезни. Носильщики наломали смолистых веток адесмии — это основной вид топлива в здешних горах, — разожгли костры, и мы расположились отдыхать и просушиваться. Через некоторое время к нам приблизилось стадо овец. Два пастуха-индейца подсели к нашему костру. Постепенно завязалась беседа. Индейцы поинтересовались, куда и зачем мы идем. Мендоса вопросительно взглянул на нас; Соловьев посоветовал ему говорить правду. Пастухи выслушали его объяснения с важным видом, полузакрыв свои узкие, немного раскосые глаза. Потом старший из них неторопливо заговорил, чуть покачиваясь. Мендоса начал переводить, очень волнуясь. Да и все мы начали волноваться, услышав, о чем идет речь. Пастух рассказывал, что сюда в горы давно-давно прилетали Дети Солнца. Они прилетели на осколке солнца, и от их сияния люди слепли, а жар, исходивший от солнечного осколка, плавил скалы. И был великий грохот, и горы колебались в своих устоях. И Дети Солнца сошли на Землю. И они были подобны священным птицам — кондорам, и могущество их было безгранично. Этот рассказ такая же истина, как то, что солнце ходит по небу.
Надо ли говорить, что рассказ нас глубоко заинтересовал. Это ведь похоже на гималайскую легенду, но есть тут и новая деталь — упоминание о крылатых людях. Мы, конечно, начали расспрашивать пастуха, но он почти ничего не добавил. Да и видно по самому тону повествования, что это легенда, уже отточенная многократной устной передачей, принявшая каноническую, застывшую форму. Пастух только повторил, что это произошло здесь, поблизости, и неопределенно махнул рукой примерно в том направлении, которое было намечено нами.
Встреча эта прямо-таки наэлектризовала Осборна, да и всех нас приободрила — все-таки какое-то подтверждение того, что мы идем по правильному пути. Один Мендоса явно не разделяет общего восторга. Мне кажется, что он скорее встревожен и растерян, чем обрадован. Он сейчас сидит неподалеку от меня и сосредоточенно смотрит перед собой. Губы его шевелятся, точно он решает какую-то трудную задачу. О чем это он думает?
3 декабря. Здравствуй, злая пуна! Теперь мы с тобой лично познакомились. Знакомство не из приятных. Ледяной ветер буквально сбивает с ног, лицо сечет мелкий колючий снег. И уже одолевает многих горная болезнь, soroche, как ее тут называют. Сэра Осборна носильщики под конец дня несли на руках, но ему и сейчас плохо. Он лежит в палатке, у него тошнота, звон в ушах, почти обморочная слабость. Его надо срочно спустить вниз, а он горячо протестует — до предполагаемого места высадки марсиан уже недалеко. Что же делать? Плохо себя чувствуют еще двое — геолог и радист, но они держатся на ногах и уверяют, что. быстро акклиматизируются. У меня тоже болит голова и идти стало очень трудно, дыхание плохо налаживается, но это скоро пройдет. На такой высоте я уже бывал в Гималаях; видно, еще сказывается физическая слабость после всех потрясений.
4 декабря. Поднялись еще выше. Погода по-прежнему отвратительная, мы ужасно мерзнем и устаем. Осборн лежит в маленькой индейской деревушке и до крайности расстроен, что не может участвовать в поисках. Но ему совсем плохо.
В деревушке мы расспрашивали всех стариков, что они слыхали о Детях Солнца. Старики отвечали неохотно и очень сбивчиво. Да, такая легенда существует, но было ли это здесь или в другом месте, они не знают. Карлос недоволен и говорит, что не понимает, куда следует идти. Соловьев и Мак-Кинли долго ему что-то растолковывали; не знаю, помогло ли это. Завтра двинемся дальше.
Местность тут мрачная, пустынная и безжизненная. Впереди, совсем близко, сверкают снежные вершины, а вокруг нас — голые темно-красные скалы, и почти никакой растительности, кроме искривленных кустов адесмии — индейцы ее называют «козлиный рог» — да пучков чахлой травы. Животных и птиц тоже не видно. Пониже — там все-таки есть жизнь: пробегают гуанако и викуньи, грациозные и легкие, мелькает между камнями пушистый светло-серый зверек шиншилла, красивый мех которого считается ценным… А здесь — солнце, ветер и камни. Этого сколько угодно, больше, чем угодно. Я все-таки не понимаю: какая кому охота лететь с Марса или откуда-нибудь еще, чтоб очутиться в этой мертвой каменной пустыне? На Марсе, что бы там ни говорили, наверное, найдутся места получше. А уж на нашей планете — наверняка. Если они из-за воздуха — так все равно, он и здесь для марсиан слишком плотный. Надо будет на досуге, как спустимся пониже, расспросить Арсения Михайловича.
Медленно проплывает в ярко-синем небе, распластав великолепные крылья, кондор, священная птица перуанцев. Неужели небесные гости были похожи на птиц? Соловьев предполагает, что у них могли быть летательные аппараты. Тогда им, конечно, было легче. Арсений Михайлович держится бодро, но по-моему тревожится. Да и как не тревожиться? Что мы найдем в этих мертвых горах?»
Походный блокнот мой истрепан, подмочен, записи в нем делались часто карандашом, к тому же руки немели от усталости и холода, и почерк мой оставлял желать много лучшего. Чем выше в горы, тем короче становятся записи.
Я перелистываю эти страницы, исчерченные дикими каракулями, и вспоминаю, вспоминаю. Какие трудные, невозможно трудные и все-таки интересные, яркие, неповторимые дни! Надежда и тревога, восторг и разочарование — все переживалось так сильно, с таким накалом, который недоступен нам в повседневной жизни.
Вот короткая восторженная запись. Прыгающие от холода строчки, полустертые следы карандаша, неожиданные сокращения:
«Ура! Мы нашли! Все-таки мы нашли! Не напрасны все мучения! Подробно потом. Похоже на местность около проклятого храма. Тоже плоскогорье, тоже воронка и вокруг нее странные камни, только другие, похожие на стекло. Набрали их много, идем вниз, к Осборну. Соловьев и Мак-Кинли о чем-то спорят. Мы очень устали, и уже темнеет, но главное, что все не напрасно. Завтра мы вернемся сюда».
Тут, конечно, нужны комментарии. Впрочем, лучше я попробую на некоторое время оставить дневник и рассказать связно и подробно о том, что произошло в этот день и в последующие дни.
Это случилось в середине декабря. Мы так долго и безрезультатно лазили по горам, что уже начали терять энергию и веру. К тому же Мак-Кинли — как, впрочем, и все мы — тревожился за здоровье Осборна. Горная болезнь у него уже, собственно, прошла, — деревня, где он лежал, находилась на высоте 3000 метров, и он акклиматизировался, но что-то у него было не в порядке с печенью, а питание у нас все же было не идеальное для тех, кто нуждается в диете (хоть заботливый Мак-Кинли и набрал всяких концентратов для Осборна). Плохо чувствовали себя и некоторые другие наши товарищи. Мы старались ходить высоко в горы возможно меньшей группой, устраивали лагери на разных высотах и оставляли там более слабых товарищей. Девушек мы старались с собой не брать, но Маша и молодая англичанка Этель Престон, сменная радистка, упорно ходили в самые трудные места и держались не хуже мужчин. Маша хорошо натренировалась на Кавказе и Памире, а Этельв Швейцарии. С ними ходил и зоолог Веневцев. А врач Костя Лисовский спасовал и больше отсиживался в лагере. Выше 4000 метров он ходить не мог — одолевала горная болезнь. Она ведь не у всех на одинаковой высоте начинается, и это даже не всегда зависит от тренировки. Хотя, конечно, тренировка очень много дает. Мне становилось худо только после 5000 метров, ну, а на такие высоты мы редко забирались. Светящаяся точка находилась вдалеке от высоких пиков, и мы не раз благодарили небесных гостей за то, что они не вздумали приземляться на вершине Аконкагуа или, к примеру, Иллимани. Что бы мы стали делать тогда!