По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия
Шрифт:
Известия о том, что хоть один из князей Кулама отменил взимание незаконного налога или же вел воздержанную жизнь, у нас отсутствуют. Это позволяет распространить сделанное выше заключение на все время существования куламского княжества. Тогда, если мы хотим представить себе исторических деятелей живыми людьми, сквозь черты крошечного деспота проступает хорошо знакомый собирательный образ властелина восточной страны. В темной душе этого честолюбца намертво сплелись надменность и невежество, тщеславие и жестокость. Исходная причина всех зол такого рода — раболепие подобострастной челяди — внушила распаленному уму представление о личной безнаказанности, а впоследствии — непогрешимости. Сомнение в его достоинствах не может себя обнаружить, ибо в царстве, которое он «осчастливил» своими откровениями, мудрость и справедливость заменены ложью и насилием. Бесчинства чиновных лиц в александрийской таможне, поборы в других портах и хлопоты купца Мадмуна — все это, прошедшее перед нами на прежних страницах, есть отражение и подтверждение деспотизма, нашедшего много прибежищ в мире океанской Аравии. ...Но купеческие суда, оставив куламскому сборщику требуемую мзду, уже вышли в море, миновали Билингам или побывали в нем, спустились к мысу Коморин и, обогнув его, вступили в Бенгальский залив; отправимся следом.
Трудно понять, почему огромное водное пространство, приблизительно равное Аравийскому морю и значительно превосходящее многие моря на западе и востоке, названо заливом. У арабов Бенгальский залив звался «морем Хар-канда». В последнем слове можно с большим основанием видеть сказочную Голконду, алмазные россыпи которой находились в бассейне. Кистны: протекая почти через всю южную Индию от запада к востоку, эта река впадает в
120
Бенгальский залив у порта Масулипатам, у северного предела Коромандельского побережья Индии. Сказанное позволяет внести ясность в то поставившее в тупик исследователей место книги «Чудеса Индии» Бузурга ибн Шахрийара, где говорится об «океане Самарканда» или о «Самаркандском море»: арабское беглое письмо допускает возможность принятия «х» за «см» (краткие гласные не пишутся), и переписчик рукописи заменил незнакомое имя (имевшее хождение преимущественно среди моряков) широко известным.
Арабы хорошо знали все побережья, выходившие к «морю Харканда»: страницам их мореописательных сочинений ведомы имена крупных гаваней восточной Индии — Фирандал, Кайял, Калитурия, Утитур, Мутибали, часто упоминается крупнейший порт второй из «двух Бенгалий» (Банджала-тан) —Читтагонг (Шатиджам); вниманием пользуются приморские города западного Индокитая — Сандовай (Сату-вахи), Мартабан, Тавой (Тавахи), Тенассерим (Танасири), Сингапур (Санджафур), мыс Неграйс (Наджираши), Андаманские и Никобарские острова. Если такой любитель образного слова, как Ахмад ибн Маджид, мог в своей «Книге полезных глав» назвать Аравийское море бахр'абаина ва-адждадина — «морем наших отцов и дедов», то в этом же труде он, ведя речь о звездных высотах над пристанями восточнее Индии, всякий раз предупреждает своего читателя, собрата-моряка, о том, что данные произведенных им измерений не полностью совпадают со сведениями коромандель-цев. Тщательный учет местного опыта, следовательно, уважение к нему на страницах свода морских знаний на склоне пятнадцатого столетия имеют происхождение более давнее, нежели может представиться беглому взгляду: налицо правда уже косвенное, но признание крупного научного значения плаваний из Короманделя, Ориссы и Бенгалий на восток в течение последних дохристианских веков и в начале н. э. Действительно, путешествия индийских купцов и моряков к Малакке и островам в ее юго-западных водах не только донесли до этих дальних краев культуру Индии, но и в свою очередь обогатили представления индийцев об окружающем мире все более уточнявшимися сведениями. Постепенно берега Бенгальского залива и выделенного из него землеописателями Андаманского моря сделались полем преимущественно индийского влияния. Последовательно укореняясь, ввиду отсутствия равносильных соперников, это влияние приобрело такую силу, что и в мусульманское время арабы, а за ними персы, успешно овладевшие прочими индоокеанскими рынками, здесь, в восточноиндий
121
ских водах, чувствовали себя на вторых ролях. Они посещали все значительные порты этого района, деятельно здесь торговали, могли подчас оседать, однако спокойная уверенность хозяев положения сопровождала их далеко не всегда. Бенгальский залив по существу был для «торговых гостей» из халифата проходным морем на их пути в Индонезию и Китай. Океанская Аравия использовала здесь лишь гавани на Цейлоне и порт Кадах на Малаккском полуострове.
Цейлон, как полагают, был известен арабам не только до ислама, но и значительно ранее начала христианства: 310 год до н. э., когда через Цейлон стали проходить пути торговли Суматры с Мадагаскаром, вправе рассматриваться как опорная веха. В последние годы старого летосчисления многие аравийские купцы оседают в западной Суматре. Стойкие очаги арабской оседлости на Цейлоне возникают в конце первого столетия н. э. Китайский путешественник Фа Сянь говорит об аравийских купцах, прибывающих сюда морем, и на рубеже IV и V веков — таким образом, как и в западной части Индийского океана, ислам застал в «подветренных странах» к востоку от Индии прочно сложившиеся связи «торговых гостей» и переселенцев из Аравии с местным населением. Пришельцы обосновывались преимущественно на побережьях, постепенно беря в свои руки всю внешнюю торговлю. Размножению и укрупнению арабских вкраплений на Цейлоне способствовали, с одной стороны, оживленные сношения с другими рынками, а с другой — обилие природных богатств на месте, доставившее острову еще в санскритской древности имя «Золотого» (виуагпасЫра, откуда индийское вуагпаауір, арабское Саран-диб). Через гавани Коломбо, Тутаджам, Гали (Галле) на западе и Мукатам, Рамана-кута, Тиркуна-малай (Трин-комали) на востоке Цейлона вывозились рубины, сапфиры, топазы, жемчуг и золото, бивни слонов и носорогов, панцири черепах, бамбук и бразильское дерево, алоэ, мускус, перец и корица, кокосовые орехи и целебные травы, шелк и чай. Взамен торговцы западноазиатского происхождения ввозили на «Сарандиб» вина, рис и одежду, стальные изделия и малабарский корабельный лес.
Из Цейлона купеческие суда, продолжая идти в направлении Китая, устремлялись на север вдоль побережий Бенгальского залива — на это указывает одно из двух арабских названий для Короманделя («Ал ма'бар» — проход) — либо шли прямо к Никобарским островам, а затем в Кадах. Этот порт имел шестнадцать не сильно отличающихся друг от друга, но все же разных названий, вследствие чего молено думать, что посещали его представители многих
12:
народов. За столь широкой известностью видится большое торговое значение; действительно, Кадах был местом, где дальневосточные, преимущественно китайские, товары в ряде случаев перегружались с одних судов на другие, через его гавань также шло на багдадский и прочие рынки халифата сиамское олово.
Спустившись к Сингапуру, этой жемчужине в «малайском клюве», покинув затем его вечно оживленные сотнями кораблей воды, парусники входили в Южно-Китайское море, и с этого мига все помыслы арабских купцов были о древнем Наньхайцзюне, в средние века Гуанчжоу, там еще около 300 года н. э. аравийские купцы основали свою колонию. За Сингапуром для арабов начиналось «Аль-бахр аль-мухит би-д-дунья» — море, охватывающее земную обитель, или «Аль-бахр аз-зифти» — смольное море, т. е. «черное как смоль»; здесь, у края известного тогда мира, у последних рубежей суши, за которыми зыбкая стихия простиралась в темную безбрежную неизвестность, сердца, распираемые алчностью, сжимались от суеверного страха. Вздох облегчения вырывался, когда парусники входили в одну из немногих гаваней на пути к Вьетнаму: плыли ли они с заходом в Индонезию или прямо к северо-востоку, перед ними неизменно оказывались остров Тиоман восточнее Малайи, затем остров Кундранг вблизи устья Меконга, далее остров Пуло-Кондор и порт Чампа (Санф); острова Парасельские и Хайнань были не в счет, ибо, миновав Сиамский залив, суда ложились на каботажный курс. Уже на подходе к побережью Китая путники видели небольшие участки суши, там и сям разбросанные по морской шири; Ахмад ибн Маджид, описывая в конце XV века «обруч мира нашего, суша справа, а море слева» (таким образом, он идет по часовой стрелке), так рассказывает об этих местах: «Затем берег обращается к земле Китайцев, а от Китайцев к Чампе; в них пустошь и житница да острова, кои счесть одному Всевышнему; не изучили мы их со слов знатока, и две книги не сходятся насчет них... Суша продолжает тянуться от Чампы и Китайцев, будучи у тебя справа, а море слева, в то время, как ты идешь мимо рубежа житниц и пустошей по юго-западу, покуда не минуешь Чампы и не явятся берег Сингапура и Биллитона (остров между Суматрой и Борнео.— Т. Ш.), страны чистого алоэ, да берег Малакки». Постепенно и это уходило за корму, давний бег по ветру продолжался, и вот наконец широкая бухта, далеко уходящая в глубь материка, обещает желанный отдых; в ее вершине шумит и переливается всеми цветами и оттенками разноязыкий Гуанчжоу, Александрия Востока. В этом городе
123
арабы впервые ступали на китайскую землю, поэтому они дали ему имя «Синийя» (Китайский).
В древней Аравии Китай считался краем света. Тем не менее в 651 году, через неполных двадцать лет после смерти Мухаммада, поглощенное внешними завоеваниями и внутренней борьбой молодое мусульманское государство отправило в загадочную дальневосточную страну свое посольство. За розовыми мгновениями вручения даров и установления вечной дружбы мединский халиф и его окружение видели огромный рынок внутреннего Китая; овладение им для разраставшейся державы было так важно, что могло исключать всякие другие цели.
В следующем VIII веке было послано уже пять посольств «на край света» — в 711, 712 и три в 798 году. На исходе восьмого столетия появляется и закладывает основу средневекового представления арабов о странах мира известный чертеж Абдаллаха, сына арабского завоевателя Египта Амра ибн аль-Аса; Абдаллах представил землю в образе птицы, где Китай занимает место головы, Индия и хазары — крыльев, ядро халифата — Хиджаз, Ирак, Сирия, Египет составляют грудь, его западные области — хвост.
В 851 году, двести лет спустя после первого посольства арабов в Китай, появилась книга Абу Зайда Сирафского «Известия о Китае и об Индии». Она основана на подлинных свидетельствах очевидцев — купца Сулаймана и моряка Ибн Вахба; последний даже проник в столицу Китая и удостоился приема у императора. Таким образом, перед нами надежный источник; при осторожном отношении, которого требует всякое показание, он может поведать о многом. Арабские сведения о Китае в пору Абу Зайда были уже довольно обширными. Мореплаватели из Юго-Западной Азии, где наиболее обычны пустыни и пересыхающие потоки, попав на восточный край материка, конечно, сразу были поражены обилием ухоженных, плодородных земель, простертых между могучими реками, роскошным буйством природы. Быть может, от упоения виденным и возникла единодушная оценка авторами описаний местных жителей как честных, трудолюбивых и гостеприимных. Но как в таком случае объяснить ужасную расправу 879 года — спустя менее чем тридцать лет после выхода книги Абу Зайда — в Гуанчжоу, когда 120 тысяч арабских, персидских, еврейских и христианских купцов стали в «ночь длинных нолсей» жертвой восстания Хуан Чао? Естественно думать, что действия преуспевавших иноземцев не всегда строго сверялись ими с требованиями совести. На такую мысль наводит исторический факт — в 758 году арабские и персидские суда
124
захватили Гуанчжоу — не попросили гостеприимства, а именно захватили. Вероятно, это и вызвало акт возмездия. Возмущение народа в конце концов привело к тому, что перестали щадить невиновных.
По-видимому, вследствие описанных событий арабские торговцы в дальнейшем обязывались заключать особые договора с местными властями. В соответствии с указанными договорами внутренние вопросы арабской колонии решались мусульманским судьей, избранным из числа ее членов, но за чертой поселения права его кончались. Направляясь в торговое путешествие по стране, каждый пришлый купец должен был иметь местный вид на жительство и заверенный властями список перевозимых товаров. Ввоз последних в страну разрешался только в конце лета, где близкое начало обратного муссона заставляло негоциантов из Юго-Западной Азии быть уступчивыми в ценах. Их жизнь, как и содержимое их сундуков, находилась под охраной государства; но пользовавшиеся благами безопасности постоянно чувствовали на себе недремлющее око надзора.
Таким образом, южный Китай отнюдь не был для арабов схож с западной Индией, где они имели большую свободу, и тем более с Восточной Африкой, на рынках которой они были хозяевами положения. Однако изворотливость и опыт иноземцев были столь велики, что вслед за Гуанчжоу они, продвигаясь вдоль китайского побережья на северо-восток, основали новые колонии в Цюаньчжоу (Зайтун), а также в Ганьпу (Ханфу) около знаменитого в средние века города Ханчжоу. Так, дойдя до входа уже в центральный Китай, купцы из халифата стали довольно твердой ногой на всем пространстве южнокитайского рынка — в том благодатном крае, о котором старая китайская поговорка свидетельствует: «Четыре «хорошо» — родиться в Сучжоу, жить в Ханчжоу, кушать в Гуанчжоу и умереть в Лючжоу». Главными предметами арабского ввоза в китайские порты были медь, слоновая кость, ладан, ткани, а вывоза — шелк и фарфор. Выходя в Восточно-Китайское море, путешественники из Аравии открыли для себя Тайвань (Гур) и воздали должное местной стали — из нее делались мечи, «рассекающие всякое железо», как восхищенно отмечает Ахмад ибн Маджид; говорит он и о «китайском якоре» (по-видимому, тайваньском) на некоторых арабских судах.