По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия

Шумовский Теодор Адамович

92

Александрии, рассчитывая через Суэцкий перешеек выйти в Красное море и добраться до Адена.

Не надо, естественно, думать, что одни и те же купцы — арабские в значительной мере, но не исключительно — про­плывали весь огромный путь, начало которого нам только что открылось. Багдад и Аден, Басра и Хурмуз потому и стоят особняком в морской истории халифата, что для боль­шинства «торговых гостей», стремившихся к ним с Запада и Востока, они были крайними пунктами: здесь встречались товары из разнообразных стран средневекового мира, и самый притязательный вкус мог найти себе удовлетворение. Торгов­цу из исторически знаменитой Сеуты, благословившей первую арабскую переправу на Пиренейский полуостров, негоциантам из крупных портов испанского побережья, развитых ара­бами,— Альхесираса, Альмерии, Аликанте, Кадиса, Картахе­ны, Малаги — незачем было везти андалусскую парчу в Ки­тай, чтобы приобрести тамошний фарфор, или в Индонезию, чтобы выменять ее на пряности,— то и другое само просилось к ним в руки на берегах Тигра, Аденского и Персидского заливов. Наличие у сквозного торгового пути ответвлений на Багдад и Аден было удобно иноземным и арабским купцам, каждый из которых более всего помышлял о безопасности торговли: в случае политических потрясений на одной трассе всегда — это показала история — сохранялась возможность обхода по другой. Перед утверждением ислама

междоусобные войны в южной Аравии заставили караваны купеческих судов избрать другой путь — по Персидскому заливу; это привело к утрате гаванями на Красном море их международного значения и способствовало возвышению Басры и Багдада. Наоборот, после X века, когда необратимый распад государ­ства халифов сопровождается разрушительными смутами, вспоминают о «доброй старой дороге», устремляются к Адену; тогда — во многом благодаря оживленной и упорядоченной заморской торговле фатимидского Египта — вновь расцветает разносторонняя деятельность приморских городов западной Аравии; среди них яркая звезда древней Джидды светилась даже в XV столетии, когда в этом многое повидавшем порту грузились и разгружались товары богатого купеческого дома Каримитов, который вел торговлю между Египтом и Дальним Востоком.

Следует иметь в виду еще два обстоятельства, приводив­ших к тому, что Аден и Багдад были крайними пунктами многих торговых путешествий. В составе негоциантов наряду с арабами находились и представители других народов; они, как правило, неохотно отправлялись в дальние края, отда­ляясь от привычной обстановки, и уж если они могли сбыть

93

и приобрести все желаемое в срединной части халифата, то незачем было пускаться в путь за тридевять земель, где маячили призрачные золотые горы. Как и всегда в жизни, бывали исключения: например, оманец с персидским именем Исмаилуя торговал в Восточной Африке, оманский же еврей купец Исаак — в Индии, целые группы купцов — зороастрий-цев, евреев и христиан — обосновались со своими товарами в китайском порту Гуанчжоу... Но второе место арабского среди всех языков Индонезии и восточноафриканского побе­режья — этот факт говорит сам за себя. Затем «торговые гости» среднего достатка нередко стремились к сокращению количества посещаемых гаваней, ибо в каждой из них путеше­ственников жадно обирали местные царьки и их многочислен­ная челядь. Упругие стихи «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели увековечили образ правителя индийского порта Кулам — раджи, пирующего в обществе главы тамошней ко­лонии арабских купцов. Как повествуют источники, благо­родного властелина не удовлетворяли доходы от налогов на иноземную торговлю в городе: пользуясь выгодным положе­нием Кулама на юге полуострова Индостан, у стыка западной и восточной частей океана, он взимал по тысяче дирхамов (приблизительно три килограмма серебра) с каждого прохо­дившего судна за допуск в Бенгальский залив и китайские воды. На дальнем западе, в Александрии, испанский паломник в Мекку и Медину Ибн Джубайр был свидетелем узаконен­ного разбоя таможенных властей на судне, везшем его по Средиземному морю: «Чиновники султана взошли на палубу, чтобы взять на учет все, что прибыло. Они выделили мусуль­ман, записали их имена, приметы... спросили у каждого, какие товары и наличные деньги он имеет, дабы взыскать налог со всего этого, не справляясь, прошел ли год со времени последней уплаты. ...В таможенном помещении можно было задохнуться от давки. ...Руки [таможенных чиновников] ры­лись в вещах, проверяя все, что могло там находиться. ...И в это время, из-за того, что все [рывшиеся] руки пере­мешались, а давка увеличивалась, много вещей исчезло». Ибн Джубайр и Руставели — современники, это делает рисуемую ими картину особенно выпуклой и достоверной. После этого нас не удивляет сообщение в уже упоминавшемся египетском документе, относящемся приблизительно к тому же XII веку: аденский купец Мадмун, погрузив на шедшее в Каир судно 60 верблюжьих тюков лака, поместил с ними рядом 8 тюков перца и 100 пар одежды, рассчитывая, что деньги, выручен­ные от продажи двух последних товаров, должны покрыть его расходы в портах Красного моря на уплату местных сборов.

94

Итак, следуя от Испании и мавританской Африки, купцы достигали Адена и Багдада. Из-за неутолимой жажды наживы они устремлялись оттуда далее на восток.

Свидетельства говорят нам, что еще около 700 года до н. э. на участке побережья между мысом Гвардафуй и Дар-эс-Саламом в нынешней Танзании появляются купцы из Ара­вии, прежде всего из ее юго-западной части. В крупных поселениях и в малозаметных поселках они основывают, одну за другой, точки «немого торга» с местными жителями: из-за отсутствия общепонятного языка для переговоров предложен­ный товар молчаливо обменивался на равноценный либо отвергался. Византийский землеописатель Косьма Индикоп-лов, чей образ ярко обрисован не только в знаменитой книге, но и в благодарном отзыве в древнерусском ее переводе — следовательно, речь идет о надежном повествователе,— в сообщении, относящемся даже ко столь позднему времени, как 530 год н. э., твердо называет в числе участников бес­словесных сделок южноарабских купцов, но так как время делает свое дело, то рядом с ними действуют уже и торговцы из Аксума (в Эфиопии), Персии и даже Индии: безмерно богата земля полунищих восточноафриканцев, вести об этом влекут все новые суда к облюбованному берегу.

Обилие предметов животного, растительного и минераль­ного происхождения, стекавшихся на рынки к югу от Гвар-дафуя из множества заповедных мест «черного материка», естественно, привело к тому, что часть аравийских «торговых гостей» стала оседать в благодатном заморье, приняв на себя труд посредников при сделках между африканцами и азиата­ми. По-видимому, посреднические хлопоты судьба вознаграж­дала щедро — об этом говорит постепенно сгущающаяся сеть арабских факторий и плантаций на земле Сомали, Кении и Танганьики, мало-помалу распространяющаяся на Мозам­бик. Древние копи и рудники тоже обретают новых господ, и теперь уже не смутные слухи о сокровищах, а сам свер­кающий металл, смиренно-простой и благородный, обращается в торговых сделках между партнерами. Все это сложилось в доисламские века и, окрепнув, подготовило почву для того, чтобы с победой мусульманского вероучения вся Восточная Африка до устья Лимпопо увидела себя под экономическим и, более того, духовным господством арабов.

Восточноафриканекое побережье стали заселять много­численные переселенцы, они осваивали новые земли и быстро продвигались на юг и запад. Переселения из пустынной и знойной Аравии в страны древней земледельческой культуры, находящиеся почти рядом, начались задолго до торжества мекканского пророка. Но лишь после победы ислама мате­

95

риальные причины передвижений за рубежи родины допол­няются идейными. Откровения позднего Мухаммада, быстро входившего в силу, устремили инакомыслящих из Хиджаза — колыбели мусульманства — к противоположному берегу Крас­ного моря, главным образом в Эфиопию. Вслед за падением Али ибн Абу Талиба и возникновением шиизма как отдельно­го течения толпы членов этой секты, подвергаясь серьезным преследованиям, уходят из халифата уже не в ближайшие, а в дальние страны — кое-кто добирается до Китая и Кореи. При Аббасидах, вытесняемые с гражданских должностей персами, а с военных — тюрками и берберами, вчерашние победители — арабы — покидают казенную службу и во мно­гих случаях обращаются к заморской торговле — примеча­тельное событие, говорящее о необратимом росте психоло­гического сопротивления побежденных. Тогда-то и сходят один за другим с купеческих судов на африканский берег «гости-промыслители» из аравийского заморья, сникшие, но не павшие люди, решившие дописать книгу своей жизни на чужой, но отдаленной от суеты столиц и благодатной земле. Если к ним добавить выходцев из оманского племени Азд и персов из Шираза в Персидском заливе, то состав западноазиатской колонии в индоокеанской Африке (с учетом названных раньше первопроходцев в лице их потомков) на этом замкнется. Аздиты интересны для нас тем, что, унасле­довав судостроительный и мореходный опыт своих предков — корабельщиков на вавилонской службе, они осуществляли постоянную морскую связь области своего проживания на африканском берегу с правившим ею Оманом. Вместе с тем и, конечно, в связи со своим занятием они — основные деятели всего арабо-африканского судоходства в мусульман­ское время. Именно этих бронзовокожих южан с обветрен­ными лицами и раскачивающейся походкой потомственных морепроходцев гораздо чаще, нежели других аравитян, можно было видеть в качестве кормчих и владельцев судов, спешив­ших от Африки к Оману, Сирафу, Багдаду и обратно. Запад­ная Аравия, чье значение в торговых делах государства хали­фов после перевода столицы из Медины и особенно в золо­тые века аббасидского Багдада (IX—X вв.) отошло на второе место, не принимала столь близкого участия в сношениях с Африкой, тем более что выходцы из Неджда, Хиджаза, Йемена и красноморских островов не столько вывозили из «черного материка», сколько осваивали его богатства в точках своей оседлости.

Лишь в пору агонии халифата и уже накануне европей­ского вторжения в индоокеанский мир наблюдается за­метное повышение удельного веса Аравийского полуострова

96

в мусульманской торговле с Востоком и Западом, но это последняя и скоротечная вспышка.

В составе пришлого населения Восточной Африки инако­мыслящие, оказавшись на дальнем берегу среди многих себе подобных, могли чувствовать себя в безопасности — ни ха­лифские стражники, ни лукавые и беспощадные ревнители чистоты всех сердец, кроме собственных, сюда не добирались; этим по горло хватало охоты за верноподданными внутри халифата, не смогшими уйти за море от их всевидящего глаза и всеслышащих ушей. Что касается стяжателей, то о них можно сказать афористически: тяга к наживе их объединяла и разъединяла.

Все эти обстоятельства — ощущение личной безопасности у одних, причастность к общему доходному делу и стремление к собственной выгоде (хотя бы в ущерб всем прочим) у других — привели к тому, что с появлением переселенцев, главным образом арабов, на индоокеанском побережье Афри­ки производительные силы этого района приходят в движение. Показателем этого служат количественная и качественная стороны африканского вывоза, но прежде всего его состав: сандаловое и эбеновое дерево, слоновая и носорожья кость, кожи бегемотов, шкуры леопардов, панцири черепах, ладан, корица, папирус, каучуконосы, амбра, железо, серебро, золото. Мадагаскар добавлял к этому списку бетель, а Занзибар — мед, воск, рис, шелковые и хлопчатобумажные ткани. О двух из перечисленных статей надо сказать особо.

В средневековой арабской письменности довольно часто встречалось сочетание слов «золотая Софала». Так называли ближневосточные купцы и мореходы один из восточноафри-канских портов, чтобы отличить его от знаменитой индий­ской Супараги, по созвучию получившей имя «Софалы индов». Но если речь идет о созвучии, то название «Софала», вероят­но, было на устах у многих? Тогда понятно, почему свою большую лоцию — одну из последних — угасающий провод­ник Васко да Га мы одинокий Ахмад ибн Маджид именует «Софальской»: арабы любят яркие заглавия — недаром еще одна из крупных поэм этого морехода прямо названа «Золо­той»; сочетание «золотая Софала» для него неразделимо. Да, все дело здесь в том, что к Софале прилегал обширный район золотодобычи, благодаря чему скромный порт в Мозам­бике стал главным среди всех центров арабской морской торговли в Восточной Африке. Отсюда из века в век оманские парусники, а подчас персидские, индийские и даже китайские увозили драгоценный груз во все страны южного мира, особенно в Индию. Так продолжалось и после XIII столетия, когда на золотоносной земле вверх по течению Замбези и к

97

югу от него возникло сильное африканское государство Мономотапы — «владыки рудников». Однако в начале второй половины срока существования этой державы азиатских него­циантов на золотом рынке все более оттесняют португальцы. Но тут государство Мономотапы дает нам редкую возмож­ность наблюдать, как, будучи уже отрезанным от моря цепью европейских факторий, оно само (вплоть до падения в 1693 году), используя свое расположение в труднодоступном рай­оне, собирало дань с лиссабонских купцов.

Торговля арабов с африканскими племенами, будь то на западе — в Гвинее или на востоке — в Сомали и Мозамбике, а также вдоль побережий Мадагаскара и Занзибара, была в большинстве случаев односторонней. Это вписало черную страницу в историю заморской деятельности давних аравий­ских язычников и сменивших их мусульман, ибо купля и продажа в одном направлении — от африканцев к арабам — были избраны в качестве modus vivendi (способа сосущество­вания) с нравственно сомнительной целью: использовать неосведомленность наивных африканских товаровладельцев в истинной стоимости предмета продажи для того, чтобы приоб­рести сокровища за бесценок. Если золотой слиток можно было оплатить горсткой начищенных медных монет или кус­ком грубой материи для набедренной повязки, то это было, конечно, лучше, чем расстаться ради покупки со стальным клинком либо штукой шелковой ткани. Неравенство отноше­ний довольно скоро привело к общему представлению о нерав­ноправии людей перед законами существования. Тогда из двух порождений эгоизма — лжи и насилия — первая дает широ­кий простор второму, и список африканских приобретений аравитян пополняют рабы. Вчерашний продавец, его сын или брат, жена или мать схвачены, закованы в цепи, запряжены в рабочее ярмо на плантации колониста или же навечно увезены за море для продажи на невольничьем рынке. На таких людей не распространяются законы справедливости, даже простого сострадания; упавших поднимают плетью или заменяют новыми невольниками. Охота на людей, начавшись в Африке исстари, получила большое место в деятельности пришлых купцов уже при исламе, отчасти под влиянием про­поведи об избранном народе. Если в рассказе памятника X века «Чудеса Индии», повествующем об увозе в рабство царя Софалы (в отплату за его благодеяния!), выделить сообщение о том, что на обычном торговом (не исключи­тельно невольничьем) судне было переправлено рабов «около двухсот голов» за один раз, то трудно даже представить, сколько пленников из Африки вывезли в Азию арабские и другие работорговцы за все столетия даже одного средне­