По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия

Шумовский Теодор Адамович

Большое место на этих страницах «великолепная Бассора» получила вследствие того, что она явилась не только самым ранним по времени постройки, но и крупнейшим среди морских и речных центров, основанных тысячными пол­чищами бедуинов на завоеванных землях. В ее гавани борт у борт стояли десятки, сотни, тысячи — смотря по времени года — купеческих судов, ходивших с товарами к берегам юж­ной Аравии и Восточной Африки, Мадагаскара и Сокотры, Лаккадивских, Мальдивских и Никобарских островов, Индии и Цейлона, Индонезии, Китая и Кореи. В пору застоя, вызван­ного внутридержавными и внешними потрясениями, количест­во судов в Басре могло меняться (подчас и значительно) — одни из них уходили в более безопасные воды, другие, наоборот, отстаивались в тихих заводях до лучших времен,— однако никогда торговая жизнь здесь, под сердцем халифата, гулко бившимся в Багдаде, не замирала окончательно. В годы расцвета великого Сирафа и особенно во время его упадка

88

после землетрясения в конце X века, в годы мужания другого центра в Персидском заливе, Хурмуза, весомый плод арабских завоеваний — Басра неизменно имела важное значение для торговли с ближним и дальним заморьем. Отсюда неудиви­тельны частые, нередко пространные упоминания города и его водных путей в землеописательных документах арабского средневековья.

Другие поселения на воде, обязанные своим рождением продвижению мусульман в сопредельные страны, были средо­точием скорее политической, чем торговой, деятельности, и это объясняет нам, почему в истории плаваний от побережий халифата они — в сравнении с Басрой — отступают на второй план. Однако город Васит (Срединный), построенный на бере­гу канала, соединявшего Тигр с Евфратом, который был по­строен в 702 — 705 годах для арабского наместника в Ираке в качестве столицы, стал одновременно и портом. Водное сообщение превращало обе широкие реки и сеть каналов между ними из преград в средство связи с самыми отдален­ными уголками провинции. Постройка Васита предвосхитила строительство Багдада, при том, что у их колыбели стояли два смертельных врага в лице омейядской и аббасидской династий: центр провинции, заложенный у воды, явился прообразом Баг­дада, третьей столицы халифата, основанной в том же веке, столицы, впервые достойной править мировой державой.

Преемственность ярко видна в словах, которыми безымян­ный собеседник аббасидского халифа Мансура, заложившего в 762 году Багдад, расписывает преимущества расположения стольного града на воде: по Тигру, каналу Сарат и Евфрату правящий дом получит продовольствие из разных мест, нижний Тигр свяжет его со всеми рынками «Индийского моря»; окруженному водными путями городу не страшны вра­ги — мосты могут быть в нужное время уничтожены; здесь уместно вспомнить о замыслах, положенных в основу строи­тельства русских крепостей, и подумать о том, что наблюдае­мое тождество словообразующих согласных в грузинских «цхали» — вода и «цихе» — крепость не может быть случай­ным. В книге 1964 года «Арабы и море» нам, как представля­ется, удалось утвердить мысль о закономерности сооружения центров цивилизации у водных линий. — необходимое обосно­вание было достигнуто благодаря привлечению тогда еще лишь персидских и армянских данных; случай этот лишний раз подтвердил, что в основе серьезного исторического иссле­дования неизбежно должна всегда находиться топонимия, с чем, к сожалению, не все согласны.

Воздвигнутый на берегах Тигра, неподалеку от развалин мировых столиц прошлого — Вавилона, Селевкии, Ктесифона,

89

пользуясь их путями для внутригосударственной и междуна­родной торговли на суше и на море, Багдад быстро разросся и приобрел громкую' славу во всем известном тогда мире. Однако, поскольку речь идет о городе, в котором пребывала верховная власть мусульманской державы, эта слава исходила главным образом не от удобного расположения — таких мест было и есть на земле немало — и не от того, что Багдад был важной перевалочной точкой для товаров, обращавшихся между Востоком и Западом,— всемирный отзвук, шедший от имени столицы халифов, порождался в первую очередь след­ствием вещного богатства — политической силой. Достаточно сказать, что в пору своего могущества державная твердыня на Тигре владела ключами от Средиземного моря и влияла — прямо или через промежуточные среды — на положение дел в Южной Европе.

Арабская литература знает произведения «фи мадх» — «в похвалу» и «фи замм» — «в порицание» Багдаду. Это говорит, с одной стороны, об известном свободомыслии (конечно, в рамках узаконенного вероучения) и о терпимости власть пре­держащих, не настаивавших на том, чтобы столицу государст­ва непременно купали в розовых струях пресного сладкоре-чия. Отсюда можно заключить, что внутри халифата — с мусульманской точки зрения — Багдад не был болезненно охраняемой нравственной ценностью, такой, как «высокочти­мая Мекка» и «пресветлая Медина», где господствующее учение создало неразделимые сочетания определяемого с предписанным определением. Проезжали его люди или постоянно в нем жили, произносили его имя в мыслях или в речи, они подсознательно ощущали, что город возник на памяти далеко не первого поколения мусульман и на чужой земле. Здесь мы подошли ко второму обстоятельству, заслу­живающему внимания в связи с наличием противоположных оценок Багдада в сохранившейся письменности. Постройка новой столицы вблизи бывшего стольного града царей Персии, смятого арабской конницей, была естественным продолжени­ем «персидской революции», как может быть назван аббасид-ский переворот, совершенный двенадцатью годами ранее. Поэтому решающее значение в учреждениях верховной власти получают иранские круги, опираясь на которые воцарившийся дом только что сокрушил сопротивление прежних правителей халифата. Былые победители, сыны аравийских пустынь, от­тесняются на вторые места, а впоследствии, с появлением дворцовой гвардии из берберов и тюрок, арабы покидают не только гражданскую, но и военную службу; для многих из них этот горький час явился началом занятия торговлей за морем, поэтому рост обращения товаров между Востоком

90

и Западом в IX и особенно X веке, увеличение числа арабских купеческих поселений за рубежом, наблюдаемое в это же вре­мя, могут приобрести вполне оправданное объяснение и своеобразную окраску. Теперь (с большой долей вероятности) можно распределить произведения «в похвалу» и «в порица­ние» между, с одной стороны, льстивыми и высокомерными ловцами удачи, для которых Багдад стал родным домом, и с другой — обойденными судьбой, не нашедшими счастья в сто­лице своей страны. Очень скоро, как обычно бывает в истории, национальное размежевание сменяется сословным. Два баг­дадца из «Тысячи и одной ночи», носящих одинаковое имя Синдбад, один — удачливый купчик, расчетливый и жестоко­сердный, другой — полунищий носильщик, смотрят на первый город государства разными глазами.

То, что важное значение водных связей осознавалось арабами все более отчетливо, хорошо видно и на примере Махдии. Этот «город Африка» средневековых европейских землеописателей, заложенный через полтора столетия после Багдада на восточном побережье Туниса, неподалеку от места, где когда-то стоял Карфаген, явился для своего времени живым памятником той исторически неизбежной поры, когда центробежные устремления, постепенно убыстряя свой ход, разрушают арабский халифат, простершийся было от Индии до Франции. Уже на исходе первого десятилетия своего существования, в 921 году, Махдия стала столицей новой, североафриканской династии Фатимидов. Основатель города, первый фатимидский правитель Махди (руководимый) Абу Мухаммад Убайдаллах, видел в нем опорную точку для завоевательных походов против близкой Сицилии и далекого Египта. Свершилось то и другое; захват Сицилии, облегченный тем, что ее властитель Ибн Курхуб был выдан завоевателям, позволил Фатимидам совершать набеги на Италию и привел их к противоборству с другим арабским владыкой — халифом Испании Абдаррахманом III; овладение долиной Нила создало условия для закладки Большого Каира с его знаменитой гаванью Макс. В 973 году, когда не минуло и пяти лет жизни Каира, туда из Махдии было перенесено местопребывание правящего дома и переведены государствен­ные учреждения; благодаря этому к своей давней славе круп­ной пристани на пути верхнеегипетской хлебной торговли Макс добавил значение главной стоянки фатимидского военного флота, где кораблям в присутствии главы государ­ства производились генеральные смотры перед каждым уходом на морские сражения и по возвращении оттуда. «Склонившись главой» перед новой столицей, Махдия, однако, не померкла: ее большое место в политике Фатимидов

91

подчеркивалось наличием дока на 300 кораблей, державших под наблюдением среднее и восточное Средиземноморье. Туго натянутые цепи преграждали вход в гавань чужим судам и опускались перед своими. Среднеазиатский землепро­ходец XI века Насир-и-Хусрау упоминает о таком приспо­соблении, описывая крупный мусульманский порт Акку на восточном побережье Средиземного моря: «Город окружен прочной каменной стеной, с южной и западной стороны омывается морем. На южной стороне лежит и гавань. Большая часть прибрежных городов имеет гавань, которая устраивается для охраны судов. Это нечто вроде конюшни, задняя стена которой прилегает к кремлю, а две другие вдаются в море. Вход в нее шириной около 50 гезов (=37,5 метра), и стены там нет, протянуты только цепи от одной стены к другой. Когда хотят впустить в гавань корабль, цепи ослабляют так, что они опускаются под воду и корабль проходит по воде над ними. Затем цепи опять поднимают, чтобы никто чужой не мог напасть на корабли...» (Перевод Е. Э. Бертельса.)

Другие города, построенные арабами у моря, в сравнении с Басрой, Багдадом и Махдией имели меньшее значение и могут быть названы лишь для того, чтобы вновь напомнить о широком размахе арабского мореплавания. Таковы, напри­мер, Мансура, крайняя прибрежная точка на востоке халифа­та, неподалеку от доисламского Дайбула в устье Инда, за­воеванного мусульманами в 712 году; Кулзум при выходе нильского канала в Красное море, процветавший в первых десятилетиях раннего ислама, когда через его порт шли пере­возки египетского хлеба в Аравию, потом угасший; Хандак (нынешняя Кандия или Кания) на Крите, основанный в 825 году изгнанниками из арабской Испании. Несомненно, что новые опорные точки возникали и на крайних западных по­бережьях мусульманского мира, откуда начинался великий торговый путь на Восток.

Простиравшийся вдоль всего мира, известного раннему средневековью, от Гвинеи до Кореи, он становился полно­кровным на Балеарских островах, где североафриканские арабы продавали еврейским купцам золото, приобретенное у гвинейских племен. Драгоценный товар — конечно, с боль­шой наценкой — перепродавался европейским потребителям, и крупная прибыль позволяла снаряжать суда за многообраз­ными дарами восточных земель. В одиночку и вереницами парусники уходили к водам Восточного Средиземноморья, откуда направление раздваивалось: одни из прибывших устремлялись к Антиохии (нынешней Антакье в Турции), а оттуда по Евфрату спускались к Багдаду; другие шли к