По следу тигра
Шрифт:
– Да, скотина, да! А что я мог, что?! Да он нас всех, как Петьку, мог! Он ментам заплатил тогда – и все! – злым и неожиданно трезвым голосом проорал в ответ мужик. И добавил, только уже тише: – Это ж депутат наш местный. Он перед Новым годом в пацана из травмата выстрелил. Мальчишки в снежки играли и в спину козлу этому случайно угодили. Тот ствол вытащил и шмальнул в пацанов, одному в ногу попал, операцию потом делали. И ничего, откупился. У нас на станции все машины гадов этих из администрации бесплатно ремонтируют. И мэра, и жены его, и дочери. А в справке о смерти Петьки написали – несчастный случай, – полушепотом договорил мужик.
– Пошли, – потащил за собой протрезвевшего на морозе Сергея Максим, – тебе до дома далеко?
– Нет, я уж почти
– Все, пока. – Максим уже развернулся, чтобы вернуться назад, но остановился, окрикнул мужика: – Погоди, а фамилия того депутата как?
– Вохменцев, – охотно отозвался Сергей и добавил торопливо: – А я там больше не работаю, уволился вчера. В Москву поеду…
Дальше Максим слушать не стал, зашагал через двор к своему дому. «Вот и молодец – крутилось у него в голове – вот и правильно». Хоть и темно на улице, и полупьяный мужик вряд ли смог разглядеть лицо своего собеседника, но уже одним свидетелем будет меньше. Ни к чему они.
«Ты можешь воровать, подкупать, „оптимизировать“ целые регионы и города, сохраняя при этом должность, кресло под задницей и получая из рук подельников награды. Но стрелять, пусть даже и резиновыми пулями, по играющим в снежки детям, отрезать людям руки… По сравнению с тобой Гитлер скромно курит в сторонке и получает от дьявола люлей за проявленное мягкосердечие и пассивность». Максим взлетел по лестнице на второй этаж, открыл дверь, вломился в квартиру. Вохменцев, сука, ты не проживешь и сутки, но сначала крепко пожалеешь о том, что вообще родился на свет. Все, теперь спокойно – в душ и спать, завтра будет чертовски насыщенный день. Вернее, уже сегодня.
«Кто ходит в гости по утрам», – крутились в голове слова детской песенки, пока Максим шел через город. Осмотреться на местности, прикинуть пути подхода-отхода – это много времени не займет. Особенно отхода, пусть этих кривых троп будет несколько. И еще неизвестно, сколько придется ждать – вряд ли депутат-людоед продирает глаза раньше полудня. И на улице, как назло, холодает все сильнее – к концу сезона зима, как обычно, входит во вкус. Максим сбежал по крутому склону оврага, промчался по утоптанной тропе между высоченными глухими заборами и оказался перед мостом. Речка под ним текла быстрая, шумная, но даже ее края уже сковывал тонкий прозрачный ледок. Скоро он затянет ее полностью, и пар над водой исчезнет, а уткам, собравшимся в стаю на открытой пока воде, придется перебираться в прибрежные сугробы. Максим был уже на середине моста, когда впереди и справа, среди сухих стеблей тростника и камыша, он увидел размытые в сумерках силуэты. Четыре или пять человек цепочкой, полукругом, двигались так, словно загоняли кого-то в ловушку. Этот кто-то – очень маленького роста, тепло одетый и от этого неповоротливый – оказался уже у кромки ледяной воды. Дальше бежать ему было некуда, он топтался среди сухой травы и, кажется, плакал. Темные, согнувшиеся перед броском фигуры подбирались к загнанной жертве все ближе, они ломились через тростник, как лоси через лес, и не видели ничего, что происходит вокруг. Да чего оглядываться-то – место тихое, безлюдное, только вдалеке, там, где дорога уходит в подъем, появился еще кто-то. И быстро шел навстречу Максиму. Женщина в длинной темной шубе, надвинутой на глаза вязаной шапке и черных сапогах проскользнула мимо, перебежала по мосту на другую сторону и исчезла из виду. Максим чуть сбавил шаг, потом остановился, всмотрелся в полумрак. Движуха у реки возобновилась, и теперь до Максима долетали обрывки речи – кто-то с трудом говорил по-русски, перевирая и коверкая слова. Раздалось что-то вроде «сюда иди» и «не ори».
– Сам не ори, – Максим решительно свернул с натоптанной тропы и двинулся по снегу к людям. Те оглянулись дружно – все на одно лицо, их сам черт не отличит друг от друга. Низкого роста, головы втянуты в
«А здесь-то им что понадобилось?» – Максим стремительно шел вперед, а те отступали – бормотали что-то себе под нос, матерились, но далеко не отходили. А за их спинами топтался кто-то на одном месте, вытягивал шею и плакал – тонко, еле слышно.
– Отвали, – приказал Максим стоявшему ближе всех южанину, и тот нехотя сделал шаг в сторону, полез себе в карман джинсов. И тут же оказался на снегу, мордой вниз с заломленными за спину руками. Максим очень не любил резких движений, особенно когда дело происходило вот так – в темноте, в большой незнакомой компании и без свидетелей. Поэтому и сыграл на опережение, не давая дискуссии перейти в неконструктивное русло. Но остальные расходиться не торопились, разбежались в стороны и шипели теперь, как потревоженные гадюки. Зато и на того, мелкого, внимания больше не обращали.
– Подойди ко мне, – Максим глянул мельком в ту сторону и снова осмотрел нападавших. Те переминались с ноги на ногу, но приблизиться не решались. Лежащий на снегу дернулся пару раз, тявкнул что-то неразборчиво и заглох, получив хороший пинок по ребрам. За спиной хрустнули стебли тростника, и Максим обернулся. Девчонка – лет десяти, не больше, в светлом пуховике до колен, розовой шапке с помпоном и розовых же сапожках смотрела на него снизу вверх мокрыми от слез глазами. Розовый с белым шарф у нее на шее сбился, узел уехал в сторону плеча, ранец того и гляди свалится на снег.
– Пошли, – Максим поднялся на ноги, подтолкнул девчонку в спину, заставил идти перед собой. Та послушно затопала мимо затихших «гастров» и почти выбежала на тропинку. Максим шел следом, не оглядываясь, прислушивался только к доносившимся из-за спины звукам. Нет, эти стрелять не будут, не та порода. Да и с ножом вряд ли бросятся. Эта нация чужую силу на прочность проверять не будет, поостережется. То ли инстинкт самосохранения у них более развит, то ли генетической дури меньше. Так что можно идти спокойно. Но быстро.
– Рассказывай, – потребовал Максим, когда они поднялись вверх от моста и двинулись по хорошо освещенной улице. Девчонка – ее звали Маша – принялась рассказывать. Она живет с бабушкой и мамой вон там, в том доме – рука в розовой варежке указала на двенадцатиэтажную башню. Но к школе там идти неудобно – надо выходить на дорогу, а потом идти мимо стройки. Здесь, по мосту, ближе, хоть и страшно. В школу и обратно Маша всегда ходила здесь – утром и вечером. И людей этих видела, но те никогда близко не подходили. До сегодняшнего дня, вернее, утра.
– Понятно. А взрослые почему тебя не провожают? – не глядя на девчонку, спросил Максим. И заранее знал, что услышит в ответ. Так и есть – бабушка болеет, а мама работает в Москве, уезжает рано, приезжает поздно. О папе история умалчивала.
Дальнейший разговор не клеился, и по умолчанию решили, что в школу Маша сегодня не пойдет. Поэтому не торопились.
– Только бабушке ничего не говори. И маме тоже, – сказал ей на прощание Максим у подъезда, – больше там не ходи одна. Лучше по дороге.