По слову Блистательного Дома
Шрифт:
— Молись своим богам, калека.
На что Оки подпрыгнул и ударил его обеими ногами в грудь. Добрый дядя, а ведь убить мог, если бы своим копытом в лицо заехал. Не захотел, наверное.
Покусанный пролетел пару метров и звонко хлопнулся спиной о мрамор мостовой.
Секунду лежал, неверяще глядя на Два Дрючка, и, одним гибким движением воздев себя на ноги, прыжком сорвал разделяющее их расстояние. Меч взлетел в высоком замахе и рухнул, размазываясь в воздухе. Оки вскользь пропустил клинок по длинному браслету, легко толкнул атакующего в правое плечо и, захватив сгибом руки подбородок противника, с силой грянул его животом оземь. От
Но неугомонный клеветник опять заскреб кистью по мрамору, пытаясь дотянуться до рукояти вылетевшего меча, и Оки это, похоже, не понравилось. Упершись коленом в спину поверженного, а копытом в его блудливую ручонку, он закостенелыми в бесчисленных тренировках корявыми пальцами цапнул его за глазные впадины и, похоже, решил соединить затылок со спиной.
— Если ты признаешь, что не прав, хлопни свободной рукой по мостовой.
Тот нехотя хлопнул, и Оки одним движением оказался на ногах. Узколицый подхватился на ноги, цапнул оружие, меч было дернулся к спине веселого инвалида, но тот крутанулся, и тяжелое копыто с мокрым хрустом влепилось в голову вероломного агрессора. Плеснув кровью, он упал.
Стражники уже вывели из толпы человека, одетого и вооруженного так же, как и поверженный.
— Твое землячество должно пять золотых монет за смену испорченной плиты, — указал старший патруля на глубокую щербину, оставленную мечом, — десять — за желание биться неправедно. Это в управу. А сотню — человеку, которого ваш оболгал как вора. А буде надумает он мстить бесчестно, сядет на кол и сидеть будет, пока не помрет.
Меня впечатлило местное правосудие, но некоторые моменты были непонятны, и я дернул Тиваса за рукав.
— Тивас, а…
— Не зажелавший драться пожалуется страже, те отведут в управу. А уж там решат по Правде. И видоков позовут, и людей, кто в зверях разбирается. Просто все.
Действительно просто.
Немного времени прошло, и мы подошли к роскошному, но какому-то запущенному дому. Он потрясал белизной мрамора, блеском самоцветных камней, богатой резьбой на полуоткрытых воротах, угрюмыми статуями на столбах и какой-то пустотой. Казалось, что в этом доме никого. Знаете, когда в доме не живут постоянно, в нем духа человеческого не хватает. Вот так и здесь. Красиво, но пусто.
— Вот и пришли, — обрадовался Оки. — Заходите.
В огромном дворе был умело разбит роскошный сад, била вода из множества фонтанов, брызги пеленой висели в воздухе. Среди деревьев бродили кони небесной красоты, неторопливо снимали с веток яркие плоды, мягко хрупали.
— Вауля! — закричал Оки. — Гостей я привел. Где ты?
На ажурный балкон неторопливо вышла высокая девушка с длинной русой косой. Лицо доброе, рязанское такое, веснушчатое. Глухо застегнутое на шее и запястьях широкое платье тяжелого шелка нахально выставляло напоказ очертания высокой крепкой груди, вязко лежало на крутых бедрах длинных ног.
— Где ходил, разбойник старый? — шутливо нахмурилась она. — Раньше солнца встаешь.
— Вот гляди, Тивас, жена моя, Вауля, — довольно оскалился Оки. — Добрючая — сил нет. Сердце мое, кормить будешь нас? Или обратно идти?
— Старый ты, а ума как в дите, — попеняла суровая супруга, едва сдерживая радостную улыбку, что рвалась с коралловых губ при виде непутевого супруга. — К себе гостей веди, а я уж посуечусь пока.
— Ой покажи, родная, который год насмотреться не могу, — согласился Два Дрючка.
Улыбка таки прорвалась. И так красивая была женщина, а теперь совсем расцвела.
— Ох, и дурень ты у меня, — обласкала супруга фиалковым взглядом и резко развернулась к дверям, отчего широкое платье взметнулось. В высоком разрезе мелькнула длинная мускулистая нога приятнейших очертаний. У дверей Вауля оглянулась, стрельнула любящим взглядом в супруга. — Дурень, — повторила и исчезла за хрустальной дверью.
Стены роскошного холла были со вкусом украшены многочисленными образчиками холодного оружия. Мечи, сабли, топоры, секиры, палицы, шестоперы и еще множество того, называния чему я не зная, висели в гармоничном порядке. Может, хозяева фэн-шуем увлекаются. В многочисленных нишах стояли чучела, обряженные в доспехи самых разных очертаний. Из-под высокого потолка свисали знамена, штандарты, бунчуки, какие-то полотнища из перьев. В углах громоздились красиво украшенные шесты, увенчанные какими-то угрожающими изображениями. А по всему периметру огромного зала, на высоте в два человеческих роста и на расстоянии не более двух локтей друг от друга, к стене были прикреплены головы. Много голов. Человеческих и не очень. Даже совсем не человеческих. Много.
— Ну что, насмотрелся? — толкнул меня в плечо Оки. — Пойдем. Время коль будет, я тебе тут обо всем расскажу. Ну а если не обо всем, то о многом. А пока пошли ко мне. В глотке пересохло.
Сразу после схватки неуемный инвалид влил в себя кувшин вина, утверждая, что жутко взмок, хотя на бронзовой его коже не было видно ни жемчужинки пота. А теперь вот опять у него глотка пересохла. Патологический тип.
Помещение, которое, судя по всему, выполняло функции кабинета, было абсолютно под стать владельцу. Немаленькая такая комната, тоже увешаная оружием, но неожиданный застекленный шкаф со множеством томов, занимающий одну стену. Посреди огромный Т-образный стол, заваленный бумагами, несколько шандалов с бородами от оплывших свечей. Творческая, в общем-то, такая личность, судя по обстановке.
Едва переступив порог кабинета, Оки целеустремленно ломанулся к шкафу, распахнул одну из многочисленных дверок, добыл оттуда приличных размеров кувшин, потряс его и огорченно сообщил:
— Кто-то выпил. Уже. Утро ведь. — При этом лицо его стало обиженное-обиженное.
— Кто-то выпил, кто-то выпил, — раздалось от двери, — сам и выпил. — В кабинет вошла Вауля с огромным подносом в руках. — Вы пока подкрепитесь, только не зевайте, а то этот злыдень вина вам ни капли не оставит, — проинструктировала она нас, направляясь в угол комнаты, где стоял небольшой столик, явно не письменного назначения.
— Ой, люблю тебя, Вауля, — радостно пропел Оки, ухватывая с вазы здоровенный синеватый плод, похожий на апельсин. Он тут же ободрал его, небрежно бросая корки на пол. — Глянь, Саин, какая померанка. С моей усадьбы, — и бросил плод мне.
— Тебе там Снежанец клинки новые прислал, — расставляя тарелки по столу, сказала Вауля.
— Где? Где? — засуетился Оки.
— Да там, под картой.
Каллиграфично выписанная карта небрежно отлетела в сторону, открыв нашим взорам два недлинных, изогнутых, с еломанью клинка. Один с глухой чашкой гарды, а второй с каким-то штырьком вместо рукояти.