По Старой Смоленской дороге
Шрифт:
Песенку Привалов исполнил очень бойко, хотя для него она звучала не так весело. Не было у него своей Маруси, про которую он мог бы сказать, что она — рядом с ним в боях или во далеких во краях.
Это знали и почтальон, и соседи по ротной землянке, поэтому Привалова никогда не заставляли танцевать перед тем, как вручить письма. Впрочем, шутейный обычай был разведчиками окончательно забыт после случая с Анчутиным: заставили сплясать под письмо барыню, тот сплясал, а в письме сообщалось о гибели всей его семьи.
Привалов
«А ведь мы шинели здесь оставляем, — подумал новенький. — Значит, старший сержант впрок заботится. Уверен, что шинель ему понадобится…»
Кто-то выразил удивление — до сих пор не появился помкомвзвода, а он должен доставить в землянку маскировочные халаты.
Чтобы скоротать тягучее время, Шульга, самый прилежный во взводе едок, по прозвищу Три Котелка, вздумал мериться силой. Посередке землянки был врыт столик, на нем стояла лампадка из снарядной гильзы. Табуретками служили ящики из-под снарядов. Три Котелка вызвал на дуэль круглоголового парня из пополнения.
Они сцепили руки, уперев локти в столик, — кто кого?
Новенький уверенно осилил Шульгу. И тут со своей лежанки молодцевато поднялся Привалов:
— Эх, Шульга! По три котелка каши уминаешь, а не в коня корм. Ну-ка, Иван, померяемся!
Новенький облокотился о стол и поднял руку с растопыренными пальцами; ладонь, подсвеченная с двух сторон — печкой и плошкой, — была розовой, как ладонь младенца.
Привалов сел напротив и уперся ногой в ящик:
— Ну и ручища у тебя! Как малая саперная лопата.
Вокруг торопливо и охотно засмеялись: Привалов слыл острословом.
Поначалу Шульге казалось, что Привалов берет верх. Рука новенького малость подалась, затем согнулась еще чуть-чуть.
Привалов тужился изо всех сил. Его симпатичное, свежевыбритое лицо побагровело; это было заметно, хотя Привалов и сидел спиной к печке. Он не отрывал взгляда от напряженно-дрожащих сцепленных рук, а если бы поглядел сопернику в лицо, увидел бы, что оно совершенно спокойно. На лице новенького не было и следа трудной борьбы, где-то в глубине его глаз даже таилась смешинка.
Да, поначалу новенький нарочно слегка поддался Привалову, чтобы, находясь, казалось бы, на грани поражения, вновь выпрямить руку, а затем медленно, но неотвратимо обрушиться всей силой на соперника.
Новенький плотно прижал руку Привалова к закопченному, в наплывах стеарина столику.
— Крепкотелый мужичок, — кивнул Евстигнеев.
— Да отпусти руку-то, медведь! — взмолился Привалов. Он пытался скрыть, что ему больно, и все-таки морщился на виду у всех. — Как тебя, Иван, звать-то?
— А я аккурат Иван и есть.
— Ну и ну!
Привалов хотел было признаться, что у него рука заболела, но воздержался. Он уже жалел, что связался с этим неотесанным медведем. Привалов не любил, когда кто-нибудь
— Силенка водится, это верно, — согласился новенький. — А как лесорубу без нее? Иначе в тайге не управишься. Мое здоровье на хвое настоянное, диким медом приправленное…
— А фамилию себе завел?
— Беспрозванных я.
— Попал бы ты не в разведку, а, к примеру, в минометный расчет — пришлось бы плиту миномета таскать, — усмехнулся Шульга. — Это я точно предсказываю.
— А я в минометчиках состоял. Правда, недолго. Был случай, срочно меняли огневую позицию. Ну что же, пришлось перенести миномет одному. Не разбирая.
В запасном полку, откуда недавно прибыл Беспрозванных, поинтересовались, что он делал в минометном расчете. Конечно, если бы он хлопотал там наводчиком или заряжающим, его бы завернули обратно в минометные войска. А поскольку он был последним номером в расчете и не умел ничего, кроме как таскать плиту миномета или лотки с минами, его направили в пехоту.
— Тебя если рассердить, ты и пушку-прямушку перенесешь! — ввернул Привалов, снова вызвав общий смех. — Но в нашем деле не только поднять да бросить… Еще соображать надо, вот ведь неприятность какая. Мы, разведчики, — народ чутьистый. У нас, брат, смотри в оба, а зри в три. — Привалов не слишком-то дружелюбно взглянул на новенького. — Ты фашиста хоть одного убил?
— Нет.
— А в глаза фашиста видел?
— Нет.
— В тыл к ним заглядывал?
— Нет.
— Ну хоть по ничейной земле гулял когда-нибудь?
— Нет.
— Какой же из тебя разведчик? Ни рыба ни мясо, ни с чем пирог. Ты еще не обтерся, парень.
— У нас в кишлаке тоже случай был интересный, — прищурился Джаманбаев. — Кузнец собрался коня подковать, а осел ногу поднял.
— А если у тебя душа струсит? Начнешь в разведке зубами стучать на всю окружность… — проворчал Евстигнеев.
Вот этого больше всего боялся и сам Беспрозванных. Боязнь страха была сильнее страха смерти. Вдруг в самый критический момент зубы и в самом деле начнут выстукивать дробь и с ними не будет сладу — хоть подвязывай челюсть бинтом, хоть выбивай себе прикладом все зубы до единого.
Была еще причина, почему Привалов неприветливо встретил новенького. Его прислали на место отчисленного из разведки Матусевича, а тот был добрый дружок Привалова, разведчик на все руки.
Началось с того, что фронтовая газета напечатала заметку о действиях белорусских партизан, а в ней был упомянут полицай по фамилии Матусевич. Этого оказалось достаточно, чтобы Кастусь Матусевич вызвал у лейтенанта Тапочкина недоверие: родичи Матусевича остались на оккупированной территории, и, поскольку у него есть старший брат, не исключено, что именно о нем говорится в заметке.