По Старой Смоленской дороге
Шрифт:
— Хотел было… Но знаете, как он меня слушает. Со смешком. И то до половины…
Капитан с любопытством поглядел на круглолицего плечистого парня. Давно ли тот, как мальчишка, барахтался в снегу и ползал по сугробам со своим тяжеленным мешком, а сейчас стоял, вытянувшись во весь рост, не кланяясь пролетающим снарядам.
«Смекалистый, однако, парнишка», — удивился Квашнин, а вслух сказал:
— Ночью проверю.
А утром в план предстоящей вылазки внесли поправки.
Капитан подумал-подумал и решил включить Беспрозванных в левую группу обеспечения с теми, кто дежурил на горушке, — с Шульгой и Джаманбаевым. Этой
Наступил день, а точнее сказать, туманный вечер, который в разведотделе сочли подходящим для операции.
Лейтенант Тапочкин дотемна околачивался в землянке, давал наставления. Привалов же был уверен, что полезнее дать людям выспаться перед боем, основательно накормить их, проверить, у всех ли есть подшлемники, рукавицы, шерстяные портянки и нет ли у кого потертостей ног…
Если что и рассказывать в такие минуты, то лучше всего — чудное, веселое, любопытное, ну хотя бы про концерт, который состоится сегодня в Пустошке, в полковом клубе.
В полк приехала бригада фронтовых артистов. Привалов не поверил бы старшине, если бы сам сегодня не встретил клоуна у штабного блиндажа.
Привалов так удивился, что мотнул головой и протер глаза. Клоун ощупал пальцами свой утиный нос и объяснил: приходится приклеивать нос с утра в теплой избе, потому что пластилин боится холода, теряет свою эластичность. Если же загримироваться перед концертом, нос держаться не будет. Нос у клоуна такого калибра, ну просто — уйди с дороги. А кроме того, на клоуне какие-то эрзац-волосы под названием «парик»…
Капитан клятвенно обещал: если поиск пройдет успешно — всех разведчиков поведут на концерт. Но ведь до концерта еще целая вечность, а вернее сказать — полжизни, если учесть, что туда можно попасть, только благополучно вернувшись из разведки, а дорога в Пустошку пролегает через немецкую траншею и немецкий блиндаж…
Обитатели землянки торопливо натягивали ватные штаны, телогрейки и облачались в маскировочные халаты: на этот раз Ноль-ноль принес халаты заблаговременно.
Точнее было бы назвать их не халатами, а комбинезонами: широкие белые штаны надевают поверх валенок, к рукавам подшиты полотняные рукавицы. В случае надобности можно выпростать руку через прореху у запястья. Капюшон, скрывающий ушанку, стягивается шнурком, открытой остается только узкая полоска лица. Капюшон являет собой странный гибрид чалмы и бабьей косынки; при желании можно опустить еще вуаль из марли, а можно откинуть капюшон на плечи, чтобы открыть уши, если нужно вслушаться.
Привалов отказался от каски и предпочел ушанку. Старшина стал скандалить по этому поводу. Налицо нарушение установленного порядка: голову полагается бронировать. Но Привалов привел столько возражений! И шептаться, мол, неудобно, лежа в секрете, — опасаешься, что каски со звоном чокнутся между собой. А поскольку каска надета на самые глаза, даже два подшлемника не выручат, все равно железо холодит и глаза начинают слезиться… Ну а глядя на Привалова, отказались от касок солдаты из его отделения, за исключением долговязого Шульги; тот объяснил, что, поскольку ему труднее, чем другим, прятать голову, а пригибается он всегда с опозданием, каска ему нужна.
В тот день, пущей маскировки ради, был отдан приказ и оружие обмотать бинтами, насколько это возможно.
Апыла Джаманбаев забинтовал приклад автомата, погладил его рукой и глубокомысленно изрек:
— Когда ворона ласкает своего вороненка, она тоже говорит: «Мой беленький!»
Тем временем Привалов подпоясался своим ремнем о командирской пряжкой. Еще когда лежал первый раз в госпитале, он выменял этот пояс у безногого лейтенанта за две пачки махорки. На ремне висел весь его арсенал и цейхгауз — гранаты в полотняном подсумке, кинжал в ножнах, обмотанных бинтом, запасной диск в большом белом кисете и конечно же фляга.
Пристегивая к поясу флягу, Привалов продекламировал:
Ах ты, фляжечка-душа, да превкусненькая, а тогда нехороша, когда пустенькая!— Вот теперь можно сказать, что форма одежды действительно зимняя, — сказал Привалов весело. — Шинель быстро ветерком подбило бы… А кто из вас, товарищи, надевал когда-нибудь парадную форму?
Никто не откликнулся.
— Мне тоже не пришлось, — вздохнул Привалов. — Но лично наблюдал в Москве эту форму из окна госпиталя. И когда по увольнительной гулял. Ай да форма! Всюду золотой галун пущен, золотые пуговицы понатыканы. Обшлага кантом обшиты. Курсант и тот сверкает на солнце.
— Повседневные погоны тоже не пришлось покедова справить, — сказал Анчутин. — Обходимся фронтовыми.
— А есть вояки, загорают на «Пятом Украинском фронте», — проворчал Евстигнеев. — Пушки слышат, только когда на парадах, на салютах да на знатных похоронах палят. Вот кому житуха!.. Погоны у них золотые, аж в глазах рябит, а вставить запал в гранату не умеют. Знай разгуливают себе по тылу во весь рост, не пригибаются. Вынырнет им навстречу генерал — они и глазом не моргнут, не зажмурятся. В таком разе что главное? Главное — подход-отход. А я вот уже и не помню, когда строевым шагом ходил. Не забыть бы, как устав нашему брату приказывает: стоя в строю, видеть грудь четвертого человека справа…
Евстигнеев долго еще прохаживался по адресу тыловых служак, затем молча понаблюдал за тем, как Привалов подвязывает к поясу противотанковую гранату. Но так как долго молчать не умел, пустился в воспоминания о своих встречах с немецкими танками.
То было осенью сорок первого года, на Можайском направлении, где-то восточнее станции Дорохово, в том месте, где Минское шоссе подходит впритык к Можайскому. Тогда у них, в 82-й Сибирской стрелковой дивизии, не было в обращении ни противотанковых ружей, ни противотанковых гранат, а только зажигательные бутылки и связки гранат.
Евстигнеев отругал наших оружейников, которые не придумали вовремя, как найти управу на танки.
Беспрозванных полюбопытствовал, что это за связка гранат, и Евстигнеев степенно разъяснил ему, как с ней управляться. Гранаты РГД связывали обрывком провода: четыре рукоятки в одну сторону, пятая — в обратную. Вот за рукоятку этой пятой гранаты, поставленной на боевой взвод, и нужно было браться при метании.
— Тяжела связка до невозможности, — вспоминал Евстигнеев невесело. — Никак далеко не кинешь. А ведь ее полагается из укрытия швырять. Где таких силачей набраться? Вот Ивану Поддубному, или знаменитому Ивану Заикину, или русскому богатырю Ивану Шамякину такой гостинец пришелся бы по руке.