По Старой Смоленской дороге
Шрифт:
— Разведчик ты заметный, а поведение твое невыдержанное, старший сержант. Можешь пострадать благодаря пустяку…
Привалов отполз, так и не поняв, что Тапочкин имел в виду. «Похоже, угрожает „анкетная душа“», — усмехнулся он про себя.
Привалов не мог простить лейтенанту дурацкой истории с Матусевичем. Как он пригодился бы в предстоящей операции! А теперь вместо Матусевича капитан взял в боевое охранение новенького.
Вот неотесанный медведь! Так припечатал его тогда к снегу, словно решил таким способом утрамбовать площадку перед учебным
Не умеет Беспрозванных по звуку определять, какой бьет пулемет.
— Пулемет ихний заработал, — прислушался Шульга, для чего высунулся из окопа, — станковый.
— Откуда вы знаете? — удивился Беспрозванных.
— Эх ты, молодо-зелено! Станковый бьет, а ручной строчит. У станкового звук более ровный. А ручной вроде дребезжит…
Вчера Привалов вернулся в землянку только под утро, Беспрозванных проснулся и уважительно спросил:
— Снова был на ничейной земле?
— Прогулялся малость.
— Один?
— Почему один? Вдвоем.
— С кем же, товарищ старший сержант? — Беспрозванных кому-то позавидовал.
— А с Дедом Морозом.
— Что, замерзли, товарищ старший сержант?
— Если бы замерз — лежал бы, а я вот, видишь, сижу на топчане, раздеваюсь, на твои глупые вопросы отвечаю…
Вокруг засмеялись, Беспрозванных отсел подальше от плошки в тень и замолк, обиженный.
А Привалов, едва коснулся головой своего сидора, сразу заснул.
Наверное, потому, что улегся Привалов на голодный желудок, ему приснилась полевая кухня. Странная картина представилась ему во сне — не Кастусь Матусевич стоит на приступке у походного котла, вооруженный черпаком, а Тапочкин.
На нем поварской халат, поверх халата пухлая полевая сумка, а в руке черпак с длинной-предлинной ручкой. Он накладывает всем маленькие-маленькие порции каши, маслом ее не сдабривает и объявляет, что добавки никому давать не будет. Шульга, заглянув в свой котелок, растерянно заморгал. К котлу выстроилась не одна, а две очереди. По какой-такой причине? Тапочкин предупредил: сперва он раздаст кашу тем, у кого нет родственников на оккупированной территории, а уже потом, если каши хватит, наскребет тем, у кого водятся эти самые родственники…
У спящего Привалова сосало под ложечкой, с голодухи его сон был беспокойным и непрочным…
За семь дней и ночей разведчики выведали о противнике многое.
Знали, где немцы достают воду и куда ходят за нуждой; ракетчик сидит в траншее у левого блиндажа, ужин раздают в половине седьмого вечера — немцы тогда долго бренчат котелками; патрули сменяются в семь вечера, в десять, в час, в три часа ночи и в шесть утра; караул ходит на смену левым ходом
Капитан пришел к выводу, что южнее рощи Фигурная, где наша и немецкая траншеи ближе всего подходят одна к другой, разведчикам делать нечего. Нетрудно догадаться, что немцы там особенно внимательны.
Капитан облюбовал косогор, за которым лежало просторное, слегка холмистое поле; по этому полю и тянулась немецкая траншея с двумя блиндажами на флангах.
Обычно поиск предпринимали глубокой ночью, и последняя неудачная вылазка в соседней дивизии тоже состоялась перед рассветом. Есть основания предполагать, что теперь немцы в эти часы особенно настороженны.
Капитан решил провести операцию в девять вечера, когда патрули, вышедшие на посты в семь, уже основательно промерзнут, а кто-нибудь, возможно, успеет задремать.
Это на голодный желудок спится плохо, а после ужина начинает клонить ко сну, тем более если еще хлебнул шнапса.
Слушал сегодня Привалов план боевой операции и завидовал капитану — дошлый, головастый мужик! Разве стоящий разведчик может быть бесхитростным? И профессия-то у него до войны такая открытая была, вся на виду — инструктор физкультуры в рыбном техникуме. Правда, играл в шахматном турнире на первенство города Астрахани. Может, шахматы учат человека лукавить, скрывать свои истинные намерения, делать обманные ходы?
Не мешало бы и ему, Привалову, если жив останется, освоить шахматы. Это не стучать до одури костяшками домино — аж руки сбил! — как в госпитале, в команде выздоравливающих, и в дни, когда его группа захвата отдыхала перед поиском.
Только Беспрозванных отказался тогда от «козла» — то ли не умел играть и боялся вызвать недовольство партнера и насмешки противников, то ли нервничал в ожидании и ему было не до костяшек.
Обе группы обеспечения будут действовать на флангах, отрезая немецкую траншею с двумя блиндажами от всей системы обороны.
Вчера Беспрозванных обратился к капитану с просьбой. Ему пришлось для этого пробежать во время обстрела по ложбинке, по глубокому снегу.
— Прошусь, товарищ капитан, в левую группу обеспечения.
Беспрозванных сильно запыхался. Вот некстати, как бы капитан не подумал, что одышка — от волнения!
— Опять капризничаешь? Как тогда на занятиях? — снисходительно усмехнулся капитан. — А здесь война. Условно убитых нет, только безусловные. Слышишь, как противник лупит? Калибр сто пять миллиметров. Немецкие пушки без дела не ржавеют…
— Вот и мне хочется в самое дело…
— Почему же левая группа обеспечения ближе к делу, чем правая?
— А правый блиндаж у немцев фальшивый. Там жильцов нету.
— Откуда тебе известно?
— Ночью все было видать. Когда ракеты. Из блиндажа слева поднимался дымок, а справа чисто было. Не будут, однако, фрицы в холодину так ночевать. Небось топили бы печку. Что же, в одном блиндаже греются, а в другом мерзнут? Быть того не может!
— Наблюдение ценное. А Привалову доложил?