По ту сторону Бездны
Шрифт:
Сидела долго. Возможно, даже дремала. Очнулась от шума. На лугу царило такое оживление, что я в первый момент испугалась, что границу между нами и самцами убрали. Оказалось - нет, всего лишь еду привезли. И все бодрой рысью к кормушкам кинулись. Проследив за ними взглядом, невольно впала в ступор. И я еще думала, что ничего нового мне до конца жизни уже не увидеть, можно и глаз не открывать!
Еду раскидывали по кормушкам существа, чья кожа была чернее ночи. Угольно черные, словно порождения Бездны, они, в отличие от нас, имели одежду и, пусть весьма
Но все же это были настоящие волосы, поняла я, незаметно для самой себя, подойдя почти вплотную к разделявшей нас стене в районе кормушек. Даже заполняя кормушки едой, существа оставались по ту сторону. Одно из существ чуть нагнулось, и с его спины съехали вбок и повисли, покачиваясь, две тонюсенькие белоснежные косички. Выходит, коротко стригли не все волосы. Несколько прядей на затылке оставляли и отращивали, видно, всю жизнь, раз эти две заплетенные рядом косы, обе вместе - с мой мизинец толщиной, свисали значительно ниже пояса.
– Ешь, - заметив мой излишний интерес, существо подняло на меня глаза.
В его голосе не было особой злобы, но я отпрянула почти что в ужасе. Его зрачки были красными. Ярко красными, словно горящими изнутри. Машинально отступила к кормушке, не глядя выловила там что-то и сунула в рот, боясь снова поднять глаза.
Но существо мной не заинтересовалось. Закончив вываливать в кормушки еду, страшные черные существа с красными глазами отправились дальше.
– Кто это были?
– спросила я у своей соседки.
Она не ответила, увлеченно выискивая в кормушке что повкуснее.
– Слуги, - ответила мне другая соседка, - слуги Этих. Они еду, они чистить, мыть. Они делать все. Всегда. Уводить, приводить. Делать бег.
– Да, бег, бег, - подхватило несколько радостных голосов.
– Скоро. Бег скоро.
– И куда бежим?
– поинтересовалась. Не то, чтоб и впрямь особо интересно, но надо ж как-то готовиться.
– Бег, бег, - возбужденно передавалось по толпе, но ответа я так и не получила.
А есть хотелось. Даже странно, я думала, что ничего уже не хочу. Так и не поняла, чем был тот, проглоченный с перепугу кусок, но наклонилась за следующим. Другой еды не будет. Кажется, картошка. И даже вареная, хоть и со шкуркой. Будем считать - в мундире. Не соленая, правда, но я бы, пожалуй, удивилась такой заботе. Странно, что вообще вареная. Кроме картошки попадались и другие овощи. Лук, репа, морковь, редис... Не все из этого я любила, и потому что-то отбрасывала, удивляясь самой себе: меня низвели до животного, заставляют есть руками из кормушки, а я еще привередничаю, отыскивая куски получше!
Наверное, в страшных, безумных мечтах, приди они мне когда в голову, попав в такую ситуацию, я бы гордо умерла, не притронувшись ни к воде, ни к еде, осталась бы человеком до последнего вздоха, самой смертью своей свидетельствуя несправедливость вынесенного приговора. А в жизни - в жизни очень хотелось кушать.
И я рылась со всеми в этой кормушке, поедая вкусное, отбрасывая невкусное. А потом, среди всех этих овощей, мне попался в руки кусок мяса. Ну надо же! Хоть и презирали нас за мясоедение, а снизошли. Мясо было жестким и имело незнакомый вкус, но все же я старательно пережевывала его, точно зная, что одними овощами мне не наесться. Покончив с этим куском, полезла искать следующий. И поняла, что этим занимаюсь не я одна. Кем бы ни были рабы «Этих», но мясо они любили.
– А чье это мясо?
– решила все же попробовать выяснить я, жуя уже, наверное, третий кусок. Может они его готовят как-то не так, что я вкус совсем не узнаю.
Меня не поняли. Начинаю перечислять: корова, курица, свинья, овца...
– Раб нет имени, - получаю в ответ.
– Мы не знать имя.
– Что?
– еще не верю.
– Кровь раба - Этим, мясо раба - рабам. Мясо - сила. Бег надо много сила. Много мяса.
Дальше уже не слушаю. Недоеденный кусок выпадает у меня из руки, и я еще замечаю, как быстро его поднимают. А потом я едва успеваю отойти, и меня выворачивает.
Есть больше не хочется. Даже вид кормушек вызывает ужас и отвращение. Отхожу как можно дальше, спотыкаясь и путаясь в траве. А потом и вовсе падаю, запнувшись. И остаюсь лежать. Какая разница, где. Тут все места одинаковы.
«Эти» все-таки выразили свое отношение к мясоедению, заставив своих рабов поедать себе подобных. Вот и понятно, почему тела они не возвращают. Хозяйственные, все в дом, все в семью. Им же еще животных своих кормить, какие тут, в бездну, похороны... А плакать уже не могу. Хотелось бы, но не могу. Вот и Лизку мою, выходит, так же съели. И Елену, наверное. Вряд ли он выбросил. Ему ведь тоже - рабов кормить. А они едят. Знают - и едят. Им безразлично? Наверное, их так приучили.
Солнце уходит, наступает вечер. На улице все холодает... А впрочем, какая улица в нашем загоне? Надо отвыкать. Никогда мне больше улиц не увидеть... И ведь ладно б - вампиры. Наверно, не так обидно, если б это сделали со мной вампиры... Но ведь это сделали со мной люди... люди...
Холодает. Я промерзаю насквозь, у меня замерзают последние мысли. Просто хочется тепла. Что-нибудь, ну хоть что-нибудь, что б меня согрело! Кто-то ложится рядом, приживаясь ко мне всем телом. Не важно, кто, но хоть немного теплее.
«И почему котята всегда спят вповалку?» - почти слышу я Петькин голос. Не сегодняшний, совсем детский голос. Мы стоим, склонившись над картонной коробкой, а котята в ней валяются тесной кучкой, свившись едва ли не в клубок.
Под утро пошел дождь. Нудный, мерзкий, противный. Никто особо не отреагировал - ну, дождь и дождь. Даже я. Дождь был не холоднее ночи, и не все ли равно, мокрый холод или сухой. Хотелось только согреться.
Активное шевеление вокруг подсказало, что привезли еду. Вставать не было ни сил, ни желания. Тело дрожало, мысли путались, а солнце все не выходило, небо было пасмурным, без просветов.