По ту сторону черной дыры
Шрифт:
Тем временем Людовик было заартачился и принялся протестовать против всех нововведений, ворча, что то, что было хорошо предкам, вполне по кайфу и нынешнему поколению, но Булдаков пригрозил соответствующими санкциями. Испугавшись, что Белая Русь не примет Франко в ЕЭС, провозглашение которого было уже не за горами, король сдался.
Василий храпел так сильно, что в окнах тихонько дребезжали стекла. Он даже не почувствовал, когда Люси (наложница, она же – жена) спихнула его с кровати на пол. Ткнувшись рожей в собственные шлепанцы
– Вставай, хомяк! – пихнула Люси носком туфли своего благоверного, – время идти гулять с малышом!
– У, стерва! – проворчал парень переворачиваясь на спину, – дай же ты человеку поспать, наконец!
Дите с воплем слетело на пол. Жена подскочила к нему и ухватив его за волосы завопила:
– Стерва? О-ля-ля! А когда тебе приспичит, то уже и не стерва?
Василий Латыш был выходцем из «черного централа» Города-героя Орши. Батька его был скуп на ласку, доброе слово и простое человеческое обхождение. По выходным, приняв на грудь полфляги самопального вина, он вспоминал о родительском долге и садился изучать сыновний дневник. Поскольку этот документ был исписан во множественных местах и преимущественно красными чернилами, то в итоге старик хватался за ремень, бормоча проклятия в адрес советской власти. Когда Василию исполнилось семнадцать, отец отхватил от сынка первого леща. Затем последовал мощный «топтун» в грудь, в результате которого старик неделю провалялся на больничном, а входная дверь их жилища приобрела тот беззаботно-веселый шарм, коим славятся салуны Дикого Запада.
Нельзя не отметить, что эволюция все же коснулась Василия: более высокий, чем у отца лоб, менее зверское выражение лица, иногда, особенно после стакана «горькой», проблескивающее в глазах сознание…
Люси дернула мужа за волосы. Безрезультатно. К трезвому Латышу намертво прилипла кличка «Тюфяк». Вывести его из себя было невозможно. Однако, выпив грамм семьсот, этот добродушный парень превращался в животное, по своей дикости и непредсказуемости сопоставимое разве что с самцом гориллы. Однажды Люси пережила самое ужасное приключение в своей жизни…
…Случилось это через три месяца после ее появления в жизни Латыша и его комнате. Во-первых, он чрезвычайно озадачил ее тем, что не захотел с ней спать. Девушка терпела месяц, терпела другой, закончился третий… И вот, однажды Вася вернулся домой на бровях после дружеской попойки с приятелями. Посчитав это предзнаменованием, Люси предприняла очередную попытку воздействия на мужское либидо. Опять напрасно! Обиженная до глубины души, она не придумала ничего лучше, чем залепить наглому гаеру пощечину.
Рассвирепевший мужик скрипнул зубами, схватил нахалку за ноги и подвесил на самом высоком крюке под потолком. После чего силы оставили его, и он преспокойно улегся спать.
Можно только гадать, как провела ночь бедняжка Люси, но наутро Вася обнаружил ее, полумертвую от страха и усталости, висящей на четырехметровой высоте. Буквально через секунду брошенный меткой рукою нож перерубил веревку над головой Люси, а еще через мгновение она уже лежала в мужских объятиях и Вася, в голове которого щелкнул до сих пор не задействованный тумблер, постигал искусство Кама-сутры.
В данный момент Василий был трезв, а это означало, что сердиться он попросту не в состоянии, хоть дави его танком. Кстати, «Бравый полковник» доставил сюда и два танка; они вместе с пожарной машиной стояли в боксе, прикрытые чехлами.
Уразумев, что поспать ему не дадут, Васек встал и уныло проследовал в ванную. Затем он надел бронежилет и бросил умоляющий взгляд в сторону кухни.
– Я бы пожрал че… – нерешительно предположил он.
– Позже, – отрезала Люси, – нас ожидает шикарный завтрак у Его Величества. Там уж ты душу отведешь! И чтобы больше двух бокалов этой гадости не пил!
«Этой гадостью» Люси называла, естественно, водку. Париж, несмотря на свой затрапезный вид, не употреблял ничего крепче сухого вина. Вернее, не знал. И, хотя Людовик в свой первый визит некоторое количество сорокаградусной все-таки откушал, после был издан запрет для всех граждан государства на употребление вышеупомянутого напитка. Король смекнул, что здоровье нации необходимо беречь.
Во дворе посольства уже прогуливался Гончаров со своим Максимом, практически ровесником Павлика. Увидев Латыша с сыном, он радостно заулыбался.
– Что, мон шер, и тебя выперли? – толком не проснувшийся Вася угрюмо кивнул.
– Нихрена эти бабы не понимают в караульной службе! Систематическое нарушение устава в виде попрания прав часового на отдых? – Латыш снова кивнул.
– А где твоя принцесса? – спросил он. Максим при слове «принцесса» выдавил из себя нечто вроде «мамачество».
– Прихорашивается. А твоя?
– Тоже. Слушай, Серега, твоя тоже достает тебя?
– А то! На приемах они все принцессы, стервы – только дома. А вообще-то я шучу, моей выпендриваться воспитание не позволяет. Видишь, вот и она.
С крыльца сбежала Диана, одетая в нечто навроде газа. Она быстро подошла к ним, поздоровалась с Латышом и виновато улыбнувшись мужу спросила:
– Надеюсь, я не слишком долго?
– Бля! – слетело с языка Василия, – пардон, Ваше Высочество, Серега, как я тебе завидую! Моей бы и в голову не пришло спросить то же самое! – Гончаров премило улыбнулся и сказал.
– Мон дью, а пришло ли когда-нибудь тебе в голову спросить ее, не против ли она?
– Не против чего? – не понял парень.
– Ну, к примеру, ты знаешь ее любимое блюдо? Или любимый цвет, запах, время года…
– Погоди-погоди! – перебил его Латыш, – что-то я не догоняю, смеешься ты или на полном серьезе… Какое мне, нафиг, дело до ее любимого цвета! Да хоть серо-буро-коричневый!
– Ты хотя бы помнишь цвет ее глаз? А?
– Стервозный цвет! – побурчал Вася, – я может не помню, какого цвета глаза у меня самого! – леди Диана с интересом посмотрела на него. Василий, расстроенный непонятными «наездами» напоминал обиженного ребенка.